Вампир Арман - Энн Райс Страница 74

– У меня свои занятия, – ответил я. – Ты прекрасноэто знаешь. Тебе известно, что я не слоняюсь без дела, что мой разум так жеголоден, как и мое тело. Так что оставь меня в покое.

– Все это прекрасно, маленький господин, –доброжелательно возразил он, – но ты должен вернуться в мою школу. Тебепредстоит еще многому у меня учиться.

Пять ночей я его отталкивал. Но потом... Ранний вечер япровел на площади Сан-Марко на большом празднестве, слушая музыкантов инаблюдая за жонглерами, а после полуночи задремал на кровати Мастера. Не знаю,сколько прошло времени, но я вдруг почувствовал, как его хлыст буквальнорезанул меня по ногам. Я аж подскочил от неожиданности.

– Просыпайся, дитя, – сказал он.

Я перевернулся и поднял голову. Я был поражен. Он стоял надомной, скрестив руки, держа наготове длинный хлыст. Он был одет в длиннуюподпоясанную тунику из фиолетового бархата, а волосы зачесал назад и перевязална затылке.

Я отвернулся от него, решив, что это не более чем очереднаявспышка гнева и что он скоро уйдет. Но хлыст просвистел в воздухе вновь, и насей раз на меня обрушилась лавина ударов.

Я чувствовал их так, как никогда не чувствовал в смертнойжизни. Я стал сильнее и приобрел повышенную сопротивляемость, но на долюсекунды каждый удар прорывал мою сверхъестественную оборону и вызывал крошечныйвзрыв боли.

Я пришел в бешенство. Я попытался выбраться из постели и,скорее всего, ударил бы Мастера – до такой степени меня разозлило подобноеобращение. Но он поставил колено мне на спину и продолжал хлестать меня, пока яне закричал.

Тогда он встал и, потянув за воротник, поставил меня наноги. Меня трясло от гнева и смятения.

– Хочешь еще? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я, сбрасывая его руку, и он слегкой усмешкой уступил. – Наверное! То мое сердце беспокоит тебя большевсего на свете, то ты обращаешься со мной как со школяром. Так в чем дело?

– У тебя было достаточно времени горевать и плакать, –сказал он. – Достаточно, чтобы обдумать и оценить все, что ты получил.Теперь возвращайся к работе. Иди к столу и будь готов писать. Или я еще разтебя выпорю.

Я разразился целой тирадой:

– Я не собираюсь терпеть такое обращение! В этом не былоабсолютно никакой необходимости. Что мне писать? В душе я исписал тома. Тыдумаешь, что можно загнать меня в мерзкие рамки послушного ученика, тысчитаешь, что это самый подходящий стиль обращения со мной, в то время как уменя полный сумбур в мыслях, в то время как мне необходимо столько обдумать...Ты полагаешь...

Он дал мне пощечину. У меня закружилась голова. Едва зрениепрояснилось, я посмотрел ему в глаза.

– Я хочу вернуть твое внимание, – заявил Мастер. –Я хочу, чтобы ты прекратил свои медитации. Садись за стол и напиши мне вкратце,что значило для тебя твое путешествие на родину и что ты теперь здесь видишьтакого, чего раньше не видел. Пиши сжато, воспользуйся самыми точными сравнениямии метафорами, пиши аккуратно и быстро.

– Примитивная тактика, – пробормотал я.

Во мне еще отдавалось эхо ударов. Совсем не так, какощущается боль в смертном теле, но тоже неприятно, и мне было противно.

Я уселся за стол. Я собирался написать что-нибудь резкое,например: «Я узнал, что я – раб тирана». Но, подняв глаза и увидев, что онстоит рядом с хлыстом в руке, я передумал.

Он знал, что наступил самый подходящий момент, чтобы подойтии поцеловать меня. И не преминул им воспользоваться. А я неожиданно для себяосознал, что поднял лицо навстречу его поцелую еще раньше, чем он успелнаклонить голову. Это его не остановило.

Я испытал сокрушительное счастье, уступая ему. Я обнял егоза плечи.

После нескольких долгих сладостных минут он отпустил меня, ия принялся за работу, причем написал достаточно много – примерно то же, о чемговорил ранее. Я писал о том, что во мне воюют плотское и аскетическое начала;я писал о том, что моя русская душа стремится к высшему уровнюэкзальтации. Я достигал его, когда создавал иконы, но благодаря своей красотеиконы удовлетворяли потребности моего чувственного начала. И по мере того как яписал, я впервые начал понимать, что древнерусский стиль – точнее,ранневизантийский – сам по себе воплощает борьбу между чувственным началом иаскетизмом: сдержанные, плоские, суровые фигуры на фоне ярких красок в целомпредставляют собой истинную усладу для глаз и одновременно символизируютсамоотречение.

Пока я писал, Мастер ушел. Однако в тот момент это уже неимело значения. Я с головой ушел в работу и постепенно отошел от анализа иначал рассказывать старую повесть:

«В древние времена, когда на Руси не знали Иисуса Христа,Владимир, великий киевский князь, – а в те дни Киев был великолепнымгородом – направил своих подданных в разные страны, дабы там они изучили трирелигии Господа: мусульманскую, которая, по мнению этих людей, дурно пахла иотдавала безумием, религию папского Рима, в которой эти люди не видели никакоговеликолепия, и, наконец, византийское христианство. В Константинополе посланцамРуси показали удивительные церкви, где греки-христиане поклонялись своему Богу,и они сочли эти здания такими прекрасными, что не могли понять, попали ли онина небеса или остались на земле. Никогда еще жители Руси не видели подобнойкрасоты. Они исполнились уверенности, что Господь пребывает с теми, ктоисповедует религию Константинополя, поэтому на Руси приняли именно такоехристианство. Таким образом, именно в красоте зародилась наша русская церковь.

Прежде в Киеве можно было найти то, что стремился воссоздатьВладимир, но Киев сейчас лежит в руинах, а в Константинополе турки захватилихрам Святой Софии, и приходится ехать в Венецию, чтобы посмотреть на великуюТеотокос, Святую Деву, Богородицу, и ее сына, когда он становится Пантократором,божественным Творцом. В Венеции в искрящихся золотых мозаиках и в мускулистыхизображениях новой эпохи я нашел то самое чудо, которое принесло свет Господанашего Иисуса Христа в страну, где я родился, свет Господа нашего ИисусаХриста, и по сей день горящий в лампадах Печерской лавры».

Я положил перо, резко отодвинул от себя исписанные страницы,уронил голову на руки и тихо заплакал в тишине темной спальни. Мне было всеравно, пусть меня бьют, пинают ногами или игнорируют.

В конце концов Мариус пришел за мной и отвел меня в нашсклеп, и теперь, несколько веков спустя, я осознаю, что навсегда запомнил теуроки прежде всего потому, что в ту ночь он заставил меня писать.