Хаггопиана и другие рассказы - Брайан Ламли Страница 70

Я понимающе кивнул. Я человек вполне терпимый, но Джок считал иначе.

— Секта? — резко бросил он. — Обряд? — Он с отвращением покачал головой. — Так, я член Шотландской церкви, и вот что я вам скажу — к черту все ваши языческие обряды…

Безротый сидел выпрямившись, не говоря ни слова и ничего не делая, но когда он повернулся и посмотрел на Джока, глаза его сузились до щелочек, а брови неодобрительно сошлись над переносицей.

— Э… возможно, будет лучше, — поспешно сказал Полосатый, наклоняясь через узкий проход к Безротому, настроение которого явно переменилось, — если они… э… заснут?

Это абсурдное заявление или вопрос, после которого Джок тупо уставился на Полосатого, а я изо всех сил пытался понять, что имеется в виду, было адресовано Безротому, который, не сводя взгляда с разъяренной физиономии Джока, согласно кивнул.

Не знаю, что произошло после — мне показалось, будто меня внезапно «выключили». Я заснул, но не совсем, скорее погрузился в транс, полный странных впечатлений и мысленных образов, изобилующий неприятными и реалистичными ощущениями, туманными обрывками мыслей и воспоминаний, которые всплывали в моем сознании, смешиваясь с мыслями странных людей в одном купе со мной…

Но даже в этом полусонном состоянии мозг мой продолжал работать, возможно, даже в полной мере. Все мои чувства продолжали действовать: я слышал стук колес и ощущал едкий запах табака из пепельниц в купе. Я видел, как Усатый достает с полки над головой складной столик, раскладывает его и ставит в проходе, между собой и Безротым и Полосатым с его спутником, видел рисунки на его крышке, вызывавшие ассоциации с экзотическими творениями Чандлера Дэвиса [6], и пытался понять их предназначение. Голова моя, похоже, откинулась назад, опершись об угол мягко покачивающегося купе, поскольку я видел все это, даже не двигая глазами — на самом деле я сильно сомневался, что вообще могу двигать глазами, и не помню, чтобы даже пытался это делать.

Я увидел книгу — том в необычном переплете, название которого, «Тосканские ритуалы», было написано архаичными выжженными буквами на его корешке. Книгу достал Полосатый и благоговейно раскрыл на ритуальном столике, так что все, кроме Безротого, Джока и меня, могли видеть текст. Однако Безротого, казалось, приготовления нисколько не интересовали, словно он уже видел все это раньше, много раз…

Зная, что я сплю — или нет? — я подумал о названии — «Тосканские ритуалы». Где я мог прежде слышать о подобной книге или книгах? Я подсознательно чувствовал, что название мне знакомо, но в какой связи?

Где-то на границе поля зрения я видел Джока, голова которого безвольно покачивалась, судя по всему, в таком же трансе, а глаза неотрывно смотрели на задернутые занавески на окне купе. Уголком правого глаза я видел губы Полосатого и Усатого, двигавшиеся почти в идеальном ритме, и представил себе губы Другого — так я назвал четвертого, остававшегося для меня невидимым, — делавшие то же самое. Все хором негромко читали некую замысловатую молитву.

Молитву? «Тосканские ритуалы»? Какому темному «божеству» они поклонялись?… И почему именно эта мысль возникла в моем спящем или загипнотизированном мозгу? И что теперь делает Усатый?

Он доставал из сумки какие-то предметы, аккуратно выкладывая их на церемониальный столик. Три из них он положил в одном углу стола, ближе к Безротому. Круглые пшеничные хлебы в форме колес с ребристыми спицами. Кто там писал о жертвоприношении круглых хлебов?..

Фест? [7]Да, Фест — но опять-таки, в какой связи?

Потом я услышал имя, произносимое нараспев троими участниками ритуала, но среди них не было Безротого, который продолжал сидеть выпрямившись.

— Сумман, Сумман, Сумман… — пели они, и неожиданно все встало на место.

Сумман! Которого Марциан Капелла называл Повелителем преисподней… Теперь я вспомнил… об ужасных «Тосканских ритуалах», «книгах, содержащих литургию Сумману…», как писал Плиний в своей «Естественной истории». Конечно же, Сумман, владыка Ночи, Ужас, Идущий во Тьме, Сумман, у которого было столь мало поклонников и культ которого был окружен такой тайной и страхом, что, если верить святому Августину, даже самые любознательные не могли ничего о нем узнать.

Значит, Безротый, который вел себя столь равнодушно во время обряда, в котором участвовали остальные, наверняка был жрецом культа.

Хотя взгляд мой был прикован к одному месту, и в центре моего поля зрения находилась одна из трех картинок на стене купе, прямо над головой Усатого, я, тем не менее, отчетливо видел лицо Безротого, а слева, словно в тумане, лицо Джока. Молитва подходила к концу, завершаясь призывом к «божеству» и предложением хлеба. Похоже, впервые за все время Безротый проявил какой-то интерес к происходящему. Он повернул голову, взглянув на столик, и когда я уже не сомневался, что он протянет руку и возьмет хлеб, поезд дернулся, и Джок соскользнул со своего сиденья, так что голова его оказалась где-то на уровне правой руки Безротого. Безротый резко повернул голову, и в его холодных глазах блеснула неподдельная ярость. Брови его ощетинились, черты лица напряглись, и лишь странный нарисованный рот оставался лишенным каких бы то ни было эмоций. Однако он даже не попытался подвинуть голову Джока.

Лишь потом я понял, что произошло. К счастью, я не мог охватить взглядом все купе и то, что в нем происходило. Я видел лишь, как лицо Джока, выглядевшее на границе моего поля зрения лишь как неясный силуэт с более темными пятнами на месте глаз, носа и рта, внезапно исказилось, словно от ужаса или боли. Он не произнес ни слова, не в силах вырваться из проклятого транса, но глаза его вылезли из орбит, а лицо судорожно дернулось. Если бы я только мог отвести взгляд, или вообще закрыть глаза, чтобы не видеть эту жуткую картину и уставившегося на него Безротого… Затем я заметил происшедшую с Безротым перемену. До этого кожа его была землисто-серого цвета, как и у всех нас в слабом свете то вспыхивавшей ярче, то тускневшей лампочки на потолке. Теперь же, казалось, он покраснел; по его лицу ползли розоватые волны неестественного цвета, с которыми сливалась красная щель его рта. Казалось, будто… Господи! У него не было рта. Нарисованная щель полностью исчезла на наливающемся краской лице, и остались лишь глаза и нос.

Какой кошмарный сон, подумал я. Я знал, что это наверняка сон — подобного просто не могло быть в реальности. Словно в тумане, я видел, как Усатый убирает хлеб и складывает странный столик. Я чувствовал по ритму колес, что поезд замедляет ход — судя по всему, мы подъезжали к Гренлоу. Лицо Джока к этому времени исказилось до неузнаваемости — белое, с вытаращенными глазами, оно бледнело с той же скоростью, с которой краснело лицо Безротого, которому это прозвище теперь подходило в полной мере. Внезапно лицо Джока перестало дергаться, челюсть отвисла, глаза медленно закрылись, и он соскользнул на пол, исчезнув из моего поля зрения.