Витторио-вампир - Энн Райс Страница 68

– Так вот как было дело: он попросил прекраснейшую измонахинь позировать ему для запрестольного образа, который он писал в то время,для образа Девы Марии, – вот что он натворил, – сказал первыйстудент, черноволосый, с глубоко посаженными глазами, взглянув на меня слукавой усмешкой. – Он уговаривал ее стать моделью, просил, чтобымонастырь выбрал ее для этой цели, так чтобы Дева, которую он напишет длязапрестольного образа, была самой совершенной, и затем…

Второй студент подхватил его слова.

– …Он пустился с ней в бега! Выкрал монахиню прямо измонастыря, сбежал с ней и с ее сестрой – только представьте себе такое! –с ее единокровной сестрой, и они устроили себе жилье прямо над мастерской: он,эта монахиня и ее сестра – все трое, монах и две монашки… и жил в грехе с нею,с Лукрецией Бути, и написал с нее Деву на запрестольном образе, и плевал на то,что о нем думают.

В толпе началась толкотня, едва ли не давка. Мужчины просиливсех успокоиться. Студенты только что не задыхались от смеха.

– Если бы Козимо не был его покровителем, –проговорил первый студент, понизив голос до смиренного, но все же проказливогошепотка, – они бы его вздернули – я подразумеваю, по крайней мере, еесемейство, этих Бути, если не всех священников ордена кармелитов, если не весьэтот проклятый город.

Второй студент тряс головой и прикрывал рот ладонью, чтобыне смеяться слишком громко.

Лектор, оказавшийся далеко впереди нас, советовал всемсохранять спокойствие и разрешить соответствующим властям покончить с этимскандалом и взрывом озлобления, ибо всем известно, что во всей Флоренции не нашлосьбы художника более значительного, чем Фра Филиппо, и что Козимо в конце концовнаведет порядок.

– Ему вечно досаждают, – сказал студент, стоявшийрядом со мной.

– Досаждают, – шептал я. – Досаждают. –Предо мной снова предстало его лицо, – монах, промелькнувший перед глазамимного лет тому назад в доме Козимо на виа Ларга; мужчина, неистово отстаивавшийсвою свободу лишь для того, чтобы немного побыть с женщиной. Я чувствовал, какво мне назревает совершенно незнакомое ощущение, приступ смутного страха. –Ох, не следовало бы им снова причинять ему зло.

– Достойно удивления, – произнес спокойный голосмне на ухо. Я обернулся, но не увидел никого, кто мог бы разговаривать со мной.

Урсула оглянулась.

– Что случилось, Витторио?

Но я узнал этот шепот, и он повторился, бестелесный идоверительный:

– Достойно удивления, где были его ангелы-хранители втот день, когда Фра Филиппо совершил столь безрассудный поступок?

Я обернулся в поисках источника этого голоса. Людиповорачивались ко мне спиной и жестами выражали раздражение по поводу моегостранного поведения. Я схватил Урсулу за руку и направился к выходу.

Лишь когда мы оказались снаружи, на площади, сердце моеперестало биться учащенно. Я даже не представлял себе, что, обогащенный этойновой кровью, смогу ощущать такое беспокойство, страдание и страх.

– Ох, он сбежал с монахиней, чтобы изобразитьДеву! – горестно всхлипнул я.

– Не плачь, Витторио.

– Не смей разговаривать со мной таким тоном, как сосвоим младшим братишкой! – вспылил я и тут же устыдился. Она былапотрясена этими словами, будто я ударил ее по лицу. Я приложил к губам еепальцы и поцеловал их. – Прости меня, Урсула, прости меня.

Я молча тащил ее все дальше от собора.

– Но куда мы идем?

– К дому Фра Филиппо, в его мастерскую. Не расспрашивайменя по пути.

Справившись о дороге и пройдя по узкой улочке, всего черезпару минут мы оказались перед заколоченными дверями, и я не увидел в домесвета, за исключением окон на третьем этаже, словно ему с невестой пришлосьспасаться бегством на такую высоту.

Никаких признаков столпотворения перед домом не было.

Но внезапно из кромешной тьмы в запертые двери полетел комгрязи, потом еще, и еще, и еще… а затем последовал град камней. Я отпрыгнул всторону, заслоняя Урсулу, и увидел какого-то прохожего, который после очереднойатаки камнями ринулся вперед и разразился градом ругательств прямо перед входомв мастерскую.

Наконец, прислонившись к противоположной стене, я тупоуставился в темноту и услышал звучные удары церковного колокола, пробившегоодиннадцать часов. Это означало, что все горожане должны покинуть улицы. Урсулаподчинялась мне молча и ничего не говорила, но тоже заметила, как и я, взглянуввверх, что последний свет погас в комнатах Фра Филиппо.

– Это моя вина, – проговорил я. – Я отобрал унего ангелов, потому он и попал в эту безрассудную переделку. Подумать только!Ведь я поступил так лишь ради того, чтобы наверняка обладать тобой, так же какон завладел своей монашкой!

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Витторио, –сказала она. – Какое отношение ко мне имеют все эти священники и монахини?Я не сказала ни единого слова, чтобы оскорбить тебя, никогда не делала ничегоподобного, но сейчас не стану молчать. Нечего стоять и проливать слезы надэтими смертными, которых ты любил когда-то. Теперь мы вступили в брак, иникакой монашеский обет, никакое богослужение не сможет нас разлучить. Уйдемотсюда, а если ты захочешь показать мне при свете фонарей чудеса этогохудожника, приведи меня туда, приведи меня посмотреть на ангелов, о которых тыговоришь, – на тех, что нарисованы красками и маслом.

Меня отрезвила и поразила ее решительность. Я сновапоцеловал ей руку, признав, что провинился перед ней. Потом прижал ее к сердцу.

Не представляю, как долго мы там простояли. Прошлимгновения. Я слышал звуки текущей воды и отдаленных шагов, но больше ничегосущественного не происходило, ничего значительного в густой тьме переполненнойгорожанами Флоренции, с ее четырех – и пятиэтажными дворцами, с ееполуразрушенными башнями, с ее храмами и с тысячами тысяч спящих душ.

Меня ослепил какой-то свет. Он падал на меня яркими желтымибороздами. Я увидел первую тонкую сверкающую нить. Светлая полоса прорезалафигуру Урсулы, и затем появилась другая, осветившая узкую улочку, скореепереулок, за нами, и я осознал, что фонари зажглись в мастерской Фра Филиппо.

Я обернулся именно в тот момент, когда с низким неприятнымзвуком изнутри отодвинули засовы. Шумное эхо отразилось от темных стен.Зарешеченные окна наверху оставались темными.