Слуга праха - Энн Райс Страница 65

«Ребе, — настойчиво продолжал Грегори, — давным-давно ты поведал моей тете легенду, открыл ей тайну сокровища… семейной реликвии. И я пришел расспросить тебя об этом».

Старик казался удивленным. Точнее, не просто удивленным. Его поразило, что гость упомянул о предмете, интересовавшем его самого. После минутного молчания он заговорил, снова на идише.

«Сокровище? Ты и твой брат — вот сокровища, которыми владели ваши родители. С чего ты вдруг заявился в Бруклин и расспрашиваешь меня о сокровище? Ты и без того богат, как никто в мире».

«Да, ребе», — покорно согласился Грегори.

«Я слышал, твоя церковь купается в деньгах, а твои миссии в разных странах — это шикарные курорты, куда приезжают богачи и жертвуют деньги в помощь нуждающимся. Насколько мне известно, твое собственное состояние далеко превосходит состояние твоей жены или ее дочери. Суммы, которыми ты владеешь и распоряжаешься, для обычного человека невообразимы».

«Да, ребе, — вновь кивнул Грегори. — Я так богат, как только можно представить, и знаю, что ты не желаешь даже думать об этом и тем более извлекать из моего богатства пользу для себя…»

«Переходи к делу, — перебил его старик и все так же на идише продолжил: — Не трать попусту мое время. Ты отнимаешь те немногие драгоценные минуты, что мне еще остались. Я предпочитаю тратить их на благие дела, а не на осуждение и упреки. Говори, зачем пришел. Чего ты хочешь?»

«Расскажи мне о семейной тайне. И пожалуйста, ребе, говори со мной по-английски».

Старик презрительно усмехнулся.

«А на каком языке я говорил, когда ты был маленьким? — спросил он, упорно обращаясь к Грегори на идише. — На идише? На польском? Или я и тогда изъяснялся по-английски?»

«Не помню, — ответил Грегори. — Но прошу тебя сейчас говорить по-английски. — Он пожал плечами и торопливо продолжил: — Поверь, ребе, я горячо оплакиваю Эстер. Она покупала бриллианты не на мои деньги, и не я виноват, что она носила их и так беззаботно выставляла на всеобщее обозрение. Не моя вина, что грабители застали ее врасплох».

«Бриллианты? — недоумевал я. — Ложь! На Эстер не было бриллиантов. Эвалы не взяли ни единой драгоценности».

Но Грегори говорил чрезвычайно красноречиво и убедительно, Он отлично играл свою роль.

Старик пристально следил за каждым его жестом. Он чуть отшатнулся, будто отброшенный словами Грегори. Казалось, они привели старика в раздражение. Тем не менее он продолжал изучающе разглядывать гостя.

«Ты не понял, Грегори, — заговорил он, на этот раз по-английски. — Я не рассуждал о твоем богатстве или о том, что было на шее Эстер в момент убийства. Я сказал, что ты убил свою дочь Эстер. Сказал, что ты виноват в ее гибели».

В комнате повисло молчание. В тусклом свете лампы я отчетливо видел свою руку, лежащую на книгах, и крошечные складки кожи на ней, а там, где у людей находится сердце, ощущал острую боль.

Льстивый собеседник старика не выказал вины, стыда или раскаяния и выглядел совершенно спокойным. Такую невозмутимость можно было объяснить только абсолютной невиновностью либо безмерной порочностью и злосердием.

«Но это же безумие — обвинять меня в таком преступлении, дедушка, — оправдывался он. — Чего ради я мог бы его совершить? Ведь я такой же богобоязненный человек, как и ты…»

«Замолчи!» — приказал ребе, вскидывая руку.

«Мои приверженцы никогда не подняли бы руку на Эстер, — тем не менее продолжал Грегори. — Они…»

«Замолчи! — вновь воскликнул ребе. — Хватит! Говори лучше о своем деле. Чего ты хочешь?»

Грегори покачал головой. Неуверенная улыбка выдавала его смущение и замешательство. Он собирался с мыслями, чтобы заново начать разговор. Губы его дрожали, хотя старик этого, наверное, не замечал — его зрение было не таким острым, как у меня.

Пальцами левой руки Грегори по-прежнему сжимал сложенную бумажку — чек, который он предлагал ребе в качестве подношения.

«Речь о рассказе, который я слышал от тебя однажды, — начал он, теперь говоря по-английски быстро и уверенно. — В комнате сидели мы с Натаном, но я не думаю, что Натан обратил на него внимание. Он был с… С кем именно, я не уверен. Не помню, кто еще находился рядом, кроме разве что Ривки, сестры моей матери. Кажется, несколько пожилых женщин. Но точно знаю, что все происходило здесь, в Бруклине, почти сразу после нашего приезда. Я могу спросить у Натана…»

«Оставь в покое своего брата», — прервал Грегори старик, на этот раз по-английски, причем говорил он негромко, но бегло и правильно, словно это был такой же родной для него язык, как идиш.

Возможно, причиной тому послужил бушевавший в груди ребе гнев, способный заставить человека произносить слова очень тихо и отчетливо.

«Даже не приближайся к Натану. Не смей его тревожить. Тем более что, как ты сам только что сказал, Натан ничего не слышал».

«Я знал, что ты ответишь, ребе, — кивнул Грегори. — Знал, что ты не позволишь втянуть Натана в эту историю».

«Продолжай», — велел старик.

«Да, знал и потому пришел к тебе с такой просьбой. Объясни мне все, и я не стану беспокоить своего возлюбленного брата Натана. Но я должен понять… В тот день ты говорил о тайне. О ком-то, кого называл Служителем праха».

Я был потрясен. Его слова лишили меня самообладания и привели в состояние шока, отчего я стал еще более видимым. Если бы в тот момент он повернулся и обнаружил меня, я ничуть не удивился бы. Я призвал на себя одежды, точно такие же, какие покрывали тело цадика. В то же мгновение я ощутил тяжесть черного шелка, мягкого и теплого. Одеяние плотно облегало мою фигуру. Повеяло теплом, а лампа на потертом шнуре вдруг закачалась.

Ребе долго смотрел на лампу, потом перевел взгляд на внука.

«Стой спокойно, Азриэль, — приказал я себе. — Замри и слушай. Разгадка близка».

«Ты помнишь? — спросил тот. — Семейная тайна… Сокровище, именуемое Служителем праха…»

Старик, несомненно, понимал, о чем речь, но молчал.

«Ты тогда сказал, — продолжал настаивать Грегори, — что это сокровище однажды принес твоему отцу какой-то мусульманин, спустившийся с гор, и отдал в уплату долга».

Ах вот оно что! Цадик владел моим прахом! Но он не был моим повелителем и никогда им не станет.

Старик исподтишка следил за внуком. Взгляд его был суровым.

«Ты разговаривал со старой Ривкой, — настойчиво продолжал Грегори. — И пересказал ей слова мусульманина. Ты заявил, что твоему отцу не следовало принимать дар, но его смутила надпись на деревянной шкатулке — она была на древнееврейском. А ты назвал эту вещь мерзостью и утверждал, что ее необходимо уничтожить».

Я улыбнулся. Что я испытывал в тот момент — облегчение или гнев? Не знаю. Мерзость! Это я-то мерзость? А что, если эта мерзость способна враз покончить с вами обоими и разнести в щепки комнату, развеять по листочку все ваши книги?