Усмешка тьмы - Рэмси Кемпбелл Страница 63

– Может, скажете тогда, чья же? – осведомляется детина с бланком.

– Я услышал ее на ярмарке. Мне проставили этот штампик в качестве билета для прохода на барахолку. А что тут, собственно, такого? Всего лишь немножко чернил. Ну да, они довольно сильные, въелись в кожу. Но сойдут со временем, думаю. А вот что думаете все вы – мне до сих пор неясно.

– Мы видели очень похожую метку на наркотиках.

Может, ПОД наркотиками? – до боли хочется подколоть их.

– Да там повсюду были клоунские лица, совсем как вы! – говорю я и понимаю: ляпаю что-то не то. – То есть совсем как вот это вот! – На этом мое выступление заканчивается – сказать больше решительно нечего.

Несмотря на жесткость стула, я, похоже, задремал спустя некоторое время – что, должно быть, только укрепило эту троицу в подозрениях насчет моей наркомании. Спасаясь от общества белозубого и бледнолицего Табби, я снова втискиваюсь в это маленькое, похожее на коробочку помещение без окон. Где-то там, за его пределами, усиленный динамиками голос продолжает объявлять задержки рейсов – пусть и не моих. Я чувствую себя так, будто попал в тюрьму за кулисами. Трое парней в клоунских шмотках – то есть в униформе – заперты со мной в этой комнате, и приходится сморгнуть пару-тройку раз, чтобы убедиться: их лица ни капельки не похожи на лицо Табби Теккерея. Третий – тот самый, что забрал у меня вещи, и он бормочет на ухо своему коллеге, пишущему что-то на бланке:

– Есть небольшие следы на одежде… никаких доказательств ввоза.

Коллега замечает, что я пробудился, и цепляет на лицо максимально постную маску с изрядной долей официоза:

– Вы можете идти, когда будете готовы.

– Всегда готов!

Трое мужчин молчаливо смотрят на меня – иначе никак не реагируя. Тот, что с бланком, черкает на бумаге еще пару-тройку строчек, пока я одеваюсь. Когда я подхватываю чемодан и тащу к двери, ее суют мне под нос:

– Распишитесь, пожалуйста.

В бланке указано, что меня задержали по подозрению в ввозе запрещенного вещества, но отпустили из-за «отсутствия достаточных доказательств». Ах вот как? Если бы не мое нежелание задерживаться в этом вшивом месте еще хоть на секунду – и не мои разбитые биоритмы, – я бы наговорил им в постные лица много всего неприятного. Схватив шариковую ручку дрожащими после увесистого чемодана пальцами, я кое-как вырисовываю свою подпись.

Прежде чем я возвращаюсь к чемодану, мужчина, ответственный за бланк, говорит:

– Могу ли я еще раз взглянуть на ваш паспорт, сэр?

– Боже мой, а сейчас-то что не так? – едва не плачу я. Наверное, целесообразно просто протянуть им документ, не задавая лишних вопросов, но мое терпение на исходе. Коллеги обступают мужчину и глядят в бланк, пока он что-то сверяет. В конце концов следует вердикт:

– Сэр, это не ваша подпись.

– Посмотрел бы я на ваши подписи после того, как вам пришлось бы тягать тяжелый чемодан, от которого какая-то проклятущая бестолочь оторвала на хрен ручку! – почти ору я и выхватываю бланк, чуть не порвав его. Заштриховав свою первую подпись, я ставлю новую – чуть более усердную. – Вот, съешьте, – в голосе у меня плещется гнев. – Видите? Похоже же? Это я. Я и никто другой.

Трое дуболомов во все глаза рассматривают фотографию, и душу мою скребет подозрение, что сейчас они заявят, что и лицо в паспорте – не мое. После паузы, достаточной для объявления очередной задержки рейса, хранитель документов возвращает документ:

– Следуйте за мной, сэр.

– Куда? Ради всего святого, что за глупости?

Лица мужчин приобретают унылые выражения, выглядящие до жути идентично.

– Я провожу вас через таможню, без задержек, – говорит тип с бланком.

– А, ну… извините. – Тут мне взаправду становится неловко.

Когда я выхожу за ним из комнаты для допросов и иду по зеленому таможенному коридору, стараюсь катить чемодан перед собой, пару раз даже пинаю его случайно. За перегородкой в зале ожидания встречающие размахивают табличками с именами пассажиров. Я оглядываю их – но своего имени, конечно же, не вижу. Часы над нашими головами напоминают мне, что до выступления Марка – всего несколько часов, и свое недовольство я вымещаю на эскортирующем меня офицере:

– Неужто нужно было так долго морочить меня за то, что я не совершал?

– Я бы не сказал, что вы совсем ничего не совершили, сэр.

– Но это ведь не преступление. Это не идет вразрез с законами страны, в которой я был.

– В некоторых странах допускается поведение, которое мы бы назвали педофилией. Но это не означает, что вы избежали бы судебного преследования, вернувшись сюда. Теперь, если вы извините меня…

Наконец-то, выдыхаю я про себя.

Свидетели смотрят на меня из-за перегородки так, будто подслушали слова офицера – и поняли их далеко не так, как мне бы понравилось. Я качу чемодан перед собой – едва сдерживаясь от того, чтобы таранить любого, кто посмотрит на меня неправильно, – и тут осознаю, что мое унижение видели не только чужаки. В первых рядах встречающих я вижу знакомые лица, явно настроенные на серьезный разговор: Уоррен и Биб Хэллоран.