Вампирский Узел - С. П. Сомтоу Страница 62

Темнота для него — не добрая. Для него она не такая, как для живых. Для него она не скрывает уродства мира теплым и мягким покровом невидимости. Она не скрывает лица мертвецов. Мальчик проклят способностью видеть во тьме.

Он видит трупы: худые, костлявые, как скелеты, голые, с серой кожей. Мертвые лица — осунувшиеся, оголодавшие. Кожа прозрачная, как бумага. Тела сплетены в жутких объятиях смерти. Труп обнимает труп, рука припадает к руке, грудь к груди… словно куски загадки-головоломки, беспорядочно сваленные в одну кучу. Их несколько сотен. Груда тел почти до самого потолка, где тускло поблескивают металлом раструбы душа.

Как всегда, он пытается вспомнить имя. Свое имя. Он — Эмилио, цыган. Где-то неделю назад его и его приемных родителей схватили и привезли сюда на поезде, в вагоне для перевозки скота. Он не знает, что это за место и где оно точно находится. Оно окружено колючей проволокой, и тут полно сторожевых вышек. А чуть подальше стоят какие-то фабрики, из труб которых непрестанно валит черный дым.

Он прожил в таборе почти год. Они устраивали представления в маленьких деревеньках, где были одни только дети, женщины и старики. Бледные изнуренные лица… если кто и улыбался, улыбки гасли мгновенно. Если кто и забывал о непрестанном ужасе войны, то лишь на короткий миг.

Иногда они видели танки. Они даже не всегда знали, в какой стране они оказались сейчас. Но в основном они кочевали по Польше. За день до того, как их схватили, один старик из деревни пересказал им какие-то странные слухи: кто-то в каком-то далеком городе развернул крупномасштабный план по искоренению всех евреев, и всех цыган, и всех остальных «людей третьего сорта». Его родители лишь посмеялись. Но он запомнил.

И вот теперь он лежал среди этих искорененных. Он рванулся и все-таки принял сидячее положение. Тела вокруг сдвинулись. Как ему выбраться? Прогрызть себе путь наружу? Вокруг столько тел, а он даже не может напиться. Их кровь испорчена. Он чувствует ее запах. Она свернулась, остыла и прогнила — в ней уже нет той жизненной силы, из которой он восполняет запас своих собственных сил. Это, наверное, из-за газа.

Он чувствует жажду, свирепую, неутолимую.

Они повсюду вокруг, повсюду! Он оборачивается и утыкается лицом в голову мертвого старика. Выпученные глаза, остекленевший взгляд… подтеки гноя уже засыхают в уголках глаз и на струпьях вокруг старых ран.

Его пробирает, и он внезапно меняет облик.

Теперь он — крыса. Он идеально сливается с темнотой. Он пробирается по узким зазорам между телами. Он бежит по затвердевшим рукам и ногам, по закостеневшим спинам. Спотыкается на провалах ртов, открытых в застывшем крике. Запах смертоносного газа постепенно бледнеет, его поглощает вонь разложения. Где-то в другой стороне газовой камеры — какое-то шевеление. Еще кто-нибудь одной крови с ним? Он издает пронзительный крик — зов на языке ночи, который знают все существа из бессмертных, — зов, исполненный боли и смертной тоски. Но ответа нет. Стало быть, это обычный грызун. Мышь или крыса. Здешние крысы знают, когда приходить на кормежку.

Он размышляет: как можно творить такое?!

Он не понимает, как такое вообще возможно.

Он их ненавидит, людей! Груз мертвых тел давит его, так давит… Бежать дальше уже невозможно… он еще раз меняет облик… теперь он ползучая тварь, таракан. Теперь ему стало просторнее, груды трупов теперь как горы.

Ему так хочется умереть. Умереть по-настоящему. Но для него смерть — только сон. Для него в смерти нет темноты, в которой он пребывает так долго. Всю ночь он исследует эти ландшафты смерти. Утесы голов, заросшие лесом жестких волос. Равнины растресканной кожи. Расщелины закостеневших рук. Озера вонючей воды и мочи. Пещеры ртов в застывших подтеках слюны. Он пробирается по языкам, откушенным в агонии умирания, и вспоминает предсмертные судороги — их предсмертные судороги. Как они корчились, и кричали… но теперь они не кричат.

Он изнывает от жажды.

Время идет, ночь проходит. Наконец он выбирается на вершину кошмарной горы. Наверху тускло поблескивает в темноте металлическая насадка для душа. Круглая металлическая насадка — как луна над его миром мертвых.

Он изнывает от жажды. Пусть отравленная, пусть нехорошая… эту кровь можно пить. Любую кровь можно пить. Но он все-таки сдерживает себя. Он остается крошечным насекомым. Потому что в облике насекомого он не может сосчитать мертвых.

Быстрый, едва различимый толчок… ландшафт мертвой плоти слегка содрогается. Из темной пропасти — из подмышки ближайшего трупа — выходит чудовищный великан. Та самая крыса, которую он слышал раньше. Он слышит, как кровь бежит по крысиным венам. В газовой камере это — единственный звук; и ток крови ревет громче, чем водопад. Он уже в предвкушении. Голод рвет его изнутри. Потому что это — живая кровь, неиспорченная, полная силы, которая ему нужна. Мертвый ландшафт оживает звуком. Крыса рвет зубами мертвую плоть. Крыса не видит маленького таракана. Она пирует отравленным мясом. Он бросается на добычу…

Челюсти насекомого вгрызаются в крысиную плоть — в живую плоть. Кровь жидкая, но теплая. Она льется на него дождем. Его крошечное тельце содрогается под алым потоком. Он жадно бросается на нее… теперь нет уже ничего, только голод… теперь голод — все… он больше не может держать обличье… в одно мгновение он обращается в человека, лежащего поверх горы трупов. Он перекусил крысу на две половинки, и теперь он выплевывает ошметки мяса и шерсти… кровь покалывает на губах… по его мертвым венам струится тепло. Это — всего лишь подобие того предельного наслаждения, когда ты пьешь человека… всего лишь подобие той необузданной дикой радости, которая для его рода сродни оргазму. Но сейчас он устал, как альпинист, покоривший почти неприступный пик, и после такого тяжелого перехода даже эти несколько капелек крови для него — сладки. Его клонит в сон, и он засыпает, свернувшись калачиком на постели из мертвых тел.

Время идет.

Он чувствует ветер. Ветер в лицо. Кто-то выкрикивает приказы — грубо, отрывисто. Он открывает глаза и видит, что теперь он на улице. Тела грузят на тачки. Какой-то изможденный мужик в тюремной робе внимательно инспектирует каждое тело. Периодически он достает молоток, выбивает у трупов зубы и прячет их в холщовый мешочек. Мальчик-вампир понимает, что он собирает золотые зубы. Еще двое мужчин стоят на страже. Они одеты в ту же форму, что и солдаты, которые схватили цыган из его табора.

Мужчина в тюремной робе уже совсем близко. Он переползает от тела к телу на четвереньках. Эмилио, цыганенок, хватает его за руку. Он застывает, испуганно вздрогнув, и смотрит ему в глаза.

— Ты не мертвый. — Он говорит по-польски.

— Нет, не мертвый.

Эмилио пристально изучает лицо мужчины — какие на нем отражаются чувства. Но чувств нет никаких. Как будто их из него все выжали.

— Что это за место? — спрашивает Эмилио. Он не очень хорошо знает польский, но достаточно, чтобы изъясняться и понимать, что ему говорят.