Последний приют призрака - Елена Хабарова Страница 61

Здесь как бы ничего и не изменилось за минувшие четыре с половиной года, только сейчас, в начале ноября, листья с многочисленных рябин, яблонь и сиреней, конечно, облетели и чавкали под ногами примороженной кашей, а куры, которые обычно спокойно рылись в пыли вдоль штакетника, а то и прямо на дороге, были надежно упрятаны в курятниках: и чтобы не замерзли, и, главное, чтобы их не прихватил какой-нибудь лихой человек, ибо такого народу нынче развелось немалое количество. Теперь всякий берег свое добро как мог: к примеру, жители многоэтажных домов перестали вывешивать продукты в сетках за окна, чтобы, скажем, не таяло масло да не протухали колбаса или мясо. Ловкачи воры все эти авоськи проворно срезали ножницами на длиннющих ручках-палках, какими прежде подстригали кроны деревьев: даже с крутых, скользких крыш не робели свешиваться, чтобы отстричь сетку с продуктами!

Ольга обратила внимание, что на яблоньках-дичках в Плотничном переулке обобраны все крошечные плоды: раньше, бывало, висели целыми зимами, кормя птиц, а по нынешним временам вполне годились в пищу людям, которые раньше от этой горькой кислятины знай косоротились!

Наконец она пошла вверх по переулку к мосту через овраг, однако вдруг заметила, что на накренившемся крылечке у боковой двери бывшего чиляевского дома (раньше этой дверкой не пользовались, но, видимо, новые жильцы сделали для себя отдельный вход) сидит какая-то старуха в драной мешковине на облысевшей голове и до того замызганном отрепье, что небось даже постановщики знаменитой пьесы Горького «На дне» в Горьковском драматическом театре, которых ругательски-ругали в газетах за избыточный натурализм и клевету на русский народ, сочли бы это отрепье чрезмерно грязным и драным! Ноги у старухи были обернуты какими-то тряпками на манер обмоток. Одна нога обута в галошу, другая – в рваный валенок.

Но не жуткая одежда старухи заставила Ольгу остановиться. Нищенка плакала – нет, она горько рыдала, хрипло, безнадежно причитая при этом:

– Зачем, ну зачем меня из тюрьмы выпустили, да еще раньше срока? Как жить? Там хоть кормили! А тут… Ни дома родного, ни человека жалостливого. Иди уж, Фаечка, сразу в Марьину Рощу, да ложись там под осинкой, скоро твоя смертушка придет, тебя за руку возьмет!

– Господи… – пробормотала Ольга, не веря ни ушам, ни глазам. – Фаина Ивановна?! Это вы?!

Бывшая содержательница самого знаменитого притона города, бывшая знаменитая модельерша, бывшая знаменитая абортмахерша подняла гноящиеся глаза, присмотрелась, болезненно щурясь, потом всплеснула грязными – грязней земли! – руками – и рухнула с крыльца Ольге в ноги, заливаясь слезами…

Может быть, следовало повернуться и уйти, вернее, сбежать от этой тягостной встречи с прошлым, однако Ольга не смогла. Подняла Фаину Ивановну и, чуть отвернувшись, чтобы не дышать смрадом невесть когда в последний раз мытого тела и зловонного тряпья, не повела, а буквально поволокла ее через мост над оврагом. Потом они кое-как протащились по Грузинской, пересекли Свердловку, а оттуда переулками и огородами добрались до Мистровской.

Обе всю дорогу молчали. Фаина Ивановна, очевидно, боялась лишним словом спугнуть невероятную удачу, а может быть, и вообще не вполне осознавала, что с ней происходит. Ольга же ругательски ругала себя за то, что тащит с собой этот осколок своей прежней жизни и даже, кажется, намерена поселить старуху дома, вымыть, обиходить, одеть, накормить… и доверить ей детей.

Любой здравомыслящий человек назвал бы Ольгу сумасшедшей, конечно. И оказался бы, очень возможно, прав! Однако она не могла поступить иначе. Ведь в разрушенной судьбе Фаины Ивановны была отчасти ее вина. Если бы Ольга не захотела избавиться от домогательств племянника Фаины Ивановны, Андреянова, происки которого могли разлучить ее с Женей, если бы не написала на него донос в НКВД, то на Чиляеву с ее тщательно замаскированными темными делишками, с ее могучими знакомствами и немалыми деньгами вряд ли кто-то обратил бы внимание.

Так что Ольга чувствовала себя в долгу перед старой знакомой. И намерена была этот долг отдать – во что бы то ни стало!

– Опять же, Господь велел привечать нищих и убогих, – пробормотала она, почти втаскивая вконец обессилевшую Фаину Ивановну в калитку своего двора. – Глядишь, и вознаградит.

И замерла, с изумлением подняла глаза, увидев дым, радостным столбом валивший из кухонной трубы.

Схватилась за сердце: да неужто дети сами печку на кухне затопили?! Не обожглись ли? Да и до пожара от такой самостоятельности недалеко!

Ольга прислонила Фаину Ивановну к воротному столбу, кинулась в дом – и вдруг навстречу ей выскочила Тамара: оборванная, исхудавшая, чумазая – ну почти не отличишь от Фаины Ивановны!

Следом бежали Саша с Женей и голосили хором:

– Ляля, смотри, Тамама вернулась!

Однако, завидев незнакомую старуху, кулем упавшую наземь у ворот, одинаково замерли, разом сунули указательные пальцы во рты, набычились и уставились на нее с неприязненным прищуром.

Похоже, будущая нянька не пришлась им по душе…

Впрочем, сейчас Ольгу это волновало меньше всего. Главное, что Тамара снова дома!

Из записок Грозы

Я добирался до Сарова как самый обычный человек, решивший посетить святые места, то есть без всяких особых документов НКВД, которые охраняли бы меня или обязывали различные организации оказывать мне помощь. Мой мандат сотрудника Спецотдела был надежно запрятан, я мог предъявить его только в самой крайней ситуации. По «легенде», придуманной Бокием на случай, если бы ко мне прицепились милиция или чекисты, я был обычным московским совслужащим, который едет в Саров, чтобы поклониться исцеляющим останкам. Именно целительная сила, присущая им, и привлекала такое множество людей в Саров, как ни долго и трудно было туда добираться. Не знаю точно, что именно помогало: святые небесные силы или это был как раз тот случай, когда вера горами двигает, то есть люди исцелялись самовнушением, однако случаев исцеления происходило очень много, и замолчать их было невозможно. Поэтому предлог для моей поездки был вполне естественным и не внушающим подозрений. Для меня даже подготовили медицинскую справку, удостоверяющую неизлечимую болезнь сердца.

Командировки по военным округам с мандатом Спецотдела приучили меня к быстрому и беспрепятственному передвижению, и та неделя, которую я потратил, чтобы доехать сначала до Арзамаса в переполненном товарном вагоне, а потом добраться до Сарова в наступившую весеннюю распутицу, показалась мне вечностью. Радовало хотя бы то, что в Арзамасе оказалось возможным выспаться и сходить в баню!

Народу в Сарове собралось уже много: странноприимный дом при монастыре не мог принять всех желающих, в каждой избе приезжие спали и на полу, и на лавках. Об этом мне рассказал возчик по пути в Саров и предложил устроить в избе своего брата, местного жителя. Цену, которую он заломил, я уж не помню, однако помню, что она была совершенно несусветной. Я отказался, однако не потому, что не было денег, деньги-то как раз были. Просто я был совершенно убежден, что найду в Сарове другое пристанище, и эта уверенность непонятным образом крепла, чем ближе я подъезжал к городку.