Красная луна - Бенджамин Перси Страница 61

Среди горожан бродит толстый человек с белой бородой и в костюме Санта-Клауса — зычно смеется, гладит детей по головам, раздает маленькие красно-белые леденцы в прозрачных фантиках и присаживается на корточки, когда самые застенчивые малыши прячутся за маму.

На небе ни облачка, но вот, кажется, начинает идти снег. Нет, на самом деле это ветер сбрасывает мерцающие снежинки с деревьев и крыш. Сгущаются сумерки.

Перед камерами на трехногих штативах переминаются журналисты в красных шарфах и синих куртках. Они сообщают телезрителям, что вот-вот появится губернатор и начнется ежегодная церемония: зажжется праздничная гирлянда на рождественской елке. Вот сейчас. Погодите! Они поправляют наушники, прислушиваются к словам невидимого комментатора, оглядываются через плечо. Да, вот он как раз идет.

На губернаторе ковбойская шляпа, спортивная куртка и джинсы. Зубы оскалены в улыбке, щеки раскраснелись от мороза. Следом за ним по ступеням спускаются семеро охранников. Чейз пожимает людям руки, кого-то хлопает по плечу. Раздаются аплодисменты, хотя есть в толпе и такие, кто недовольно бормочет и шикает.

И вот уже губернатор стоит в самом центре амфитеатра у микрофона. Деревянная отполированная трибуна похожа на поставленный стоймя гроб.

— Друзья мои, — голос Чейза множится, пропущенный через расставленные по всей площади колонки, — наступает самое замечательное время в году.

Уильямс окидывает взглядом ель, чернеющую на фоне лилового неба, и в уголках его глаз как будто появляются смешливые морщинки. Он говорит о Рождестве, мире, доброте, подарках.

И ни словом не упоминает о ликанах или об участии в президентских выборах — никаких громких заявлений, какими он любит разбрасываться в последнее время. Нет, Чейз говорит о леденцах, засахаренных сливах, волшебстве и сердечности. О том, что Рождество родом с ранчо. Цитирует Чарльза Диккенса. Сердца зрителей радуются, все смотрят на губернатора с улыбкой, каждое лицо осветила изнутри магическая свечка, и площадь будто бы тоже осветилась. Уильямс щелкает рубильником, и ель взрывается сотней цветных огней. Толпа шумно вздыхает и принимается хлопать в ладоши. Теперь площадь освещается в самом прямом смысле слова; тысячи широко распахнутых радостных глаз искрятся, как звезды.

Под елью выстраиваются в ряд подростки в черно-красных нарядах, орегонский церковный хор. Они запевают праздничную песню ясными прозрачными голосами, такими же чистыми, как рождественские огни. Дети с улыбками раскачиваются в такт музыке, мужья и жены обнимаются и целуют друг друга в щеку.

А в это время вокруг площади медленно кружит белый фургон без окон. На его боку нарисованы воздушные шарики и чернеет надпись «Смерть и К°: обслуживаем вечеринки и праздники». В затемненных стеклах отражается рождественская елка. Автомобиль в пятый раз огибает площадь, потом вдруг прибавляет газу и, взревев двигателем, сворачивает с улицы прямо в толпу. Колеса глухо стучат по мощеной мостовой.

Первые жертвы не успевают даже вскрикнуть: их сбивает с ног, расплющивает под колесами. А через мгновение толпа разражается громкими воплями, словно людей одновременно дернули за невидимую ниточку. Все единой волной шарахаются в одну сторону, потом в другую.

Фургон подъезжает к краю амфитеатра и сворачивает вниз. Хор все еще поет, чистые прекрасные голоса еще разносятся над площадью, но их заглушает жуткий металлический грохот. Это днище фургона бьется о кирпичные ступени. Словно гигантский ящик с инструментами, грузовик, громыхая и скрежеща, катится по лестнице. Из-под колес, как из неисправной зажигалки, вырываются желтые искры.

Почти у самой рождественской елки машина исчезает во вспышке оранжевого пламени. Громовой раскат. Металлические останки грузовика разлетаются в разные стороны, и в разные же стороны рвутся огненные языки. Стоящих поблизости людей охватывает пламя. Мостовую взрывает дождь из гвоздей, шурупов и стальных шариков, которые прошивают живую плоть и камень, словно картечь.

Из-за взрыва площадь на мгновение освещается адским огнем, а потом превращается в почерневший дымящийся кратер. В груде обугленных тел лишь изредка кто-то шевелится. Окровавленные раны разверзлись, словно пасти.

Вот на скамейке сидит женщина. У нее снесло полчерепа. Видно серое мозговое вещество. По лицу и куртке ручьем льется кровь, а она непонимающе смотрит на телефон, словно решает, надо ли кому-нибудь позвонить.

Вот ковыляет почти обнаженный мужчина, обгоревшие остатки одежды свисают с него окровавленными лохмотьями и похожи на заскорузлые бинты. Вместо гениталий — кровавое месиво, кровь стекает по ногам. Вот еще один — без носа. И третий — с выбитыми зубами. А у четвертого оторвало нижнюю челюсть, язык безвольно болтается.

— Помогите! — просит женщина в свитере с оленем Рудольфом. — Помогите, пожалуйста!

Но если бы кто-нибудь и отозвался на ее отчаянный призыв, она бы все равно не услышала. Барабанные перепонки у бедняжки лопнули, красный свитер на плечах пропитался красной кровью. Нос Рудольфа мигает — в свитер вшита батарейка, — и мигание это похоже на сигнал SOS.

Вот мертвый Санта-Клаус раскинул в стороны руки и ноги. Головы у трупа нет.

Посреди площади сидит Чейз. Он ничего не слышит сквозь звон в ушах. Вернее, это даже не звон. Больше похоже на визг, словно оглушительно скребут лапками тысячи насекомых. Вокруг окровавленные и обугленные жертвы, кто-то лежит неподвижно, кто-то ползет, кто-то с трудом ковыляет. Все застилает дым, везде пламя, и контуженному Чейзу кажется: он снова оказался на войне.

К нему бежит человек в дымящемся пиджаке и с пистолетом в руке. Уильямсу он смутно знаком. Губы человека двигаются, но ничего не слышно. Только визг насекомых. Вот подбегает еще один. И еще. Они выныривают из дыма, окружают его, открывают и закрывают рты, но Чейз слышит лишь ужасный оглушительный шелест лапок. Нужно бежать, однако ноги отказываются повиноваться. Нужно закрыть глаза и притвориться, что ничего этого нет, но люди дотрагиваются до него, толкают, пытаются поднять на ноги. В конце концов Чейз не выдерживает и принимается вопить что-то неразборчивое.

Там наверху, в небе, просвечивает сквозь дым месяц. Внутри у губернатора разгорается огонь. Буйвол велел не принимать люпекс за сутки перед церемонией. Ему нужно было хорошо соображать. Если не волноваться, все будет хорошо. Так он сказал. Они обсудили, как нужно дышать (вдох-выдох: глотнуть свежего воздуха — выдохнуть отраву). Что делать, если кто-нибудь вдруг пристанет с вопросами. Как сконцентрироваться на приятном моменте.

Сердце бьется как бешеное, во рту появился привкус крови, внутри зашевелился волк. Чейз тяжело дышит, встает на четвереньки, выгибает спину, и тут его левое бедро пронзает острая боль.

Он вскрикивает, но это Буйвол — душит его в объятиях и шепчет: «Тихо-тихо». В руке у него шприц с успокоительным, маленький, не больше авторучки. Именно его он и всаживает в бедро Чейзу. И губернатора тут же охватывает вялое спокойствие, заглушающее страх.

Буйвол. Чейз вглядывается в старого друга. Непомерно крупный лоб весь в крови. Уильямс хочет спросить, не ранен ли Август, но слова не идут. Одна половина очков у Буйвола покрылась сажей, но в другой, чистой, Уильямс видит свое собственное отражение: лицо в поту, несмотря на холод; он побледнел и сильно смахивает на мумию.