Реминискорум. Пиковая дама - Лена Климова Страница 6

Главная закавыка состояла в том, что девушка должна по-настоящему влюбляться в него, а он в нее, иначе боль и переживания при разрыве не будут достаточно сильными. Умудренная жизнью зрелая женщина здесь не подходит – вряд ли она сможет так быстро влюбиться и выдать всю необходимую гамму чувств за отпущенные ей три недели (таков оказался подобранный им идеальный цикл интенсивного любовного переживания). Значит, это должна быть очень-очень молодая девушка, переживающая, желательно, первую свою настоящую влюбленность – влюбленность в него, художника, яркого, талантливого и притягательного взрослого человека (естественно, все в рамках закона – никаких несовершеннолетних! Этих еще проблем не хватало!). Сначала Антон экспериментировал на студентках-первокурсницах. Потом, когда выбился в стан богатых и знаменитых, проще оказалось перейти на молодых тусовщиц – они сами слетались к нему, привлеченные его деньгами, славой и незаурядным обаянием. Нужно было только выбирать. Он выбирал красивых и необычных. А из них – тех, в ком было это наивное ожидание чуда: вот сейчас, сейчас все произойдет, фея взмахнет своей палочкой, появится прекрасный принц, жизнь станет невообразимо замечательной и останется такой навсегда. Именно такая девушка всегда готова влюбиться в первого встречного и всецело отдаться этому чувству. Именно такая девушка потом предельно остро переживает момент, когда часы бьют двенадцать и карета превращается в тыкву.

Трехнедельный любовный цикл Антон делил для себя на вдох и выдох. Вдох – не больше недели, короткий, резкий, чтоб распирало от счастья и хотелось летать. Выдох более плавный, тягучий, чтобы погружение в пучину отчаяния казалось медленным, но неумолимым и бесповоротным. Каждый раз все это происходило по-разному, но финальная сцена выяснения отношений всегда получалась безобразной, наполненной криками, взаимными обвинениями, оскорблениями, истериками с обеих сторон, мольбами вернуться, попробовать начать сначала, снова обвинениями, обещаниями, мольбами, оскорблениями. Иногда это с перерывами продолжалось несколько дней. Он не мог работать. Она вообще выпадала из жизни, потому что за последние недели он и стал ее жизнью. Они доводили друг друга до точки кипения. До последней черты. До взрыва. Пока оба вдруг не понимали, что за этим последним выбросом пара из остатков ненависти и любви дальше уже ничего нет. Все закончилось. Они совершенно чужие и посторонние друг другу люди. Все выгорело в душе, и больше там уже никогда и ничего не расцветет.

На этом этапе, чувствуя себя совершенно разбитым и опустошенным после катастрофического завершения очередного любовного цикла, Антон исчезал из города и уходил в запой. Таблетки и наркотики мешались с алкоголем. Пьяный бред перемежался с приступами самоуничижения и раскаяния. Специально отобранные друзья, знатно гулявшие на его деньги, делили с ним эти дни, попутно следя за тем, чтобы он чего с собой лишнего не сотворил, а также за тем, чтобы информация о происходящем не просочилась за пределы их узкого круга. Из запоя его выводили аккуратно, но твердо, соблюдая заранее установленные сроки. Через несколько дней после исчезновения он возвращался в город, к обычному распорядку своей работы и светской жизни. О недавно произошедшем напоминали лишь темные круги под глазами, да еще необычайная легкость, с которой ему работалось, словно его творческие батарейки и вправду подзарядились новой энергией от тех интенсивных чувств, которые он испытал.

Кстати, со времени последней такой подзарядки прошло уже несколько месяцев. Антон все чаще подумывал, что пора озаботиться поисками новой любви. И вот сейчас, стоя в гардеробе галереи «АртАрмА» и глядя на себя в зеркало, он решил, что тянуть с этим больше не стоит. Когда ему понадобится максимальный творческий потенциал, он должен быть во всеоружии.

Из гардероба Антон поднялся в фойе, где как раз сейчас происходила собственно церемония открытия. Сияющая и раскрасневшаяся хозяйка находилась на небольшом подиуме с микрофоном вместе с еще двумя ключевыми персонами вечера. Одним из них был Дмитрий Гузман, лидер объединения актуальных молодых художников «Авалон», которого Антон хорошо знал в лицо, хотя личных встреч с агрессивно-занудным провозвестником «новой живописной искренности» старался по возможности избегать. Его присутствие означало, что Маша остается верна себе и ее новая галерея будет продолжать поддерживать именно эту группу современных художников, в раскрутку которой она уже и раньше вложила немало средств, щедро выделяемых ей Наилем. К сожалению, художественное направление, продвигаемое Гузманом и горячо поддерживаемое Машей, в профессиональных кругах считалось в значительной степени маргинальным, поскольку располагалось достаточно далеко как от понятной массам академической живописи, так и от того, что в наше время во всем мире обозначается термином «современное искусство». Видимо, Маша понимала (или кто-то ей вовремя подсказал), что открывать новую галерею одной лишь выставкой «Авалона» значило рисковать провалом, несмотря на культовый светский статус мероприятия. Нужно было уравновесить милых ее сердцу актуальных творцов чем-то более классическим, интересным для публики. Но как при этом не поступиться своими художественными вкусами и принципами? В итоге было найдено решение, которое выглядело как вполне достойный компромисс: галерея «АртАрмА» открылась с двумя экспозициями – постоянной и временной. В залах, расположенных в правом крыле, царил «Авалон», зато в залах левого крыла расположилась приглашенная экспозиция предметов из коллекции знаменитого частного музея, но не художественного, а музея средневекового быта.

Владельцем музея был некий итальянский профессор, страстный и всемирно известный коллекционер старинных бытовых предметов, связанных с европейской культурой и историей. В основном предметы относились к позднему средневековью и возрождению, хотя встречались и более ранние, и более поздние. При этом ценность их заключалась не в художественных достоинствах, а в провенансе. Даже простой медный таз приобретает необычайную ценность, если можно доказать, что им пользовался для умывания, например, один из римских пап во времена Авиньонского пленения. Что уж говорить о подлинном мече прославленного нюрнбергского палача Франца Шмидта, латной перчатке Генриха II, которая доказанно была на нем в день рокового рыцарского турнира, стоившего ему жизни, или зеркале из кабинета Марии Медичи. Большинство предметов, конечно, не было замешано в столь драматических событиях, но само по себе замечательно воссоздавало атмосферу времени и позволяло прикоснуться к истории. Не имея постоянного места расположения, эта культовая коллекция медленно дрейфовала по миру вслед за своим владельцем, явно занимавшимся, несмотря на свою профессорскую степень, каким-то достаточно прибыльным и не очень публичным бизнесом. Большинство предметов коллекции профессор либо получил по наследству, либо сумел разыскать и добыть сам. Иногда, хотя и нечасто, он продавал или покупал предметы на аукционах, не столько через «Кристис» или «Сотбис», сколько через старинный парижский «Друо». Это позволяло косвенно оценить стоимость всей коллекции, и оценка эта вызывала уважение даже среди тех, кто мог себе позволить покупать яйца Фаберже. Постоянно перемещаясь по прихоти своего владельца, нигде не задерживаясь дольше нескольких месяцев, скромный частный музей неизменно вызывал фурор у местной публики. В России эта коллекция ранее никогда не выставлялась. Что и говорить, выбор был удачным – такая экспозиция не могла не привлечь внимания пресыщенной московской тусовки.