Последний приют призрака - Елена Хабарова Страница 59

– Да мне тоже, – кивнула Ольга. – Извините. Просто я так соскучилась, понимаете…

– И вы меня извините, – вздохнул Егоров. – Я тоже… понимаете…

– Тамару вы, к сожалению, не увидите, – сказала Ольга, пропуская его в палисадник и запирая калитку. – Она этим утром уехала на строительство укреплений в Дальне-Константиновский район.

– Что вы говорите?! – ахнул Егоров, едва не выронив вещмешок. – А ведь я из Сарова ехал практически мимо Дальнего Константинова! Если бы только знал!

– Ну, может быть, она скоро вернется, – сочувственно сказала Ольга. – Через недельку, через две.

– Я ждать не могу: завтра должен возвращаться, однако через Богородск, другой дорогой, – сказал Егоров с выражением такой непроглядной печали на худом, обветренном лице, что Ольге даже неловко за него стало.

Вот влюбился, бедолага! А Тамара про него практически и не вспомнила ни разу.

– Егоров приехал! – раздались вдруг радостные крики, и Саша с Женей, разрумянившиеся от беготни, в сбившихся шапочках и расстегнутых пальтишках (ишь ты, жарко им стало!) выбежали из-за угла дома и бросились к квартиранту с таким пылом, будто знали его всю жизнь и только и мечтали повидать снова. – Дядя Митя! Дядя Митя Егоров!

Печальное выражение вмиг исчезло с лица Егорова, просиявшего счастливейшей улыбкой. Он отшвырнул вещмешок, схватил в охапку обоих детей и принялся кружить их, поочередно прижимая к себе и расцеловывая их радостные мордашки. Ольга смотрел на них, буквально вытаращив глаза.

– Как же я скучал по вам, хорошие мои, милые, – бормотал Егоров. – Как же скучал!

Держа обоих детей на руках, он смущенно повернулся к Ольге:

– Знаете, меня Митей только мама покойная называла, да еще одна монахиня из Дивеева, матушка Анна, а теперь вот эти ребятишки… Больше никто. До чего же трогательно! Вот ведь видел их только один раз, а как будто свои, родные. Я им подарки привез. Будем подарки смотреть? – весело предложил он и пошел с детьми в дом, позабыв про свой тяжелый вещмешок, тащить который пришлось Ольге.

Пока она топила колонку и усаживала детей ужинать, Егоров развязал горловину мешка и принялся доставать оттуда банки и свертки. Сверху лежали пачки с печеньем, почти не раскрошившимся, а внизу узелок с яблоками, при виде которых дети восторженно завизжали.

– А ваши вещи где? – удивилась Ольга.

– Да у меня только смена белья, – отмахнулся он. – Я в Сарове, судя по всему, надолго поселился. Там вещи и остались. Вообще, честно говоря, мне следовало ехать прямо в Богородск, но я… мне хотелось повидать детей…

«Тамару тебе повидать хотелось, а не детей», – ехидно подумала Ольга, и, словно поняв, о чем она думает, Егоров достал из внутреннего кармана шинели небольшой сверточек. В нем оказалось четыре маленьких медных крестика на черных шнурках.

– Вот, – сказал Егоров решительно. – Это детям и вам с Тамарой.

– А у меня уже есть такой, – заявил Саша и немедленно вытянул свой медный крестик из ворота рубашки.

– Ну надо же, а я не знал, – огорчился Егоров. – Может быть, и у Жени есть? И у вас с Тамарой?

– У нас нету, – покачала головой Ольга. – Но… это так странно… вы привезли крестики…

– Вы когда-нибудь слышали о Серафиме Саровском, тамошнем святом? – спросил Егоров.

Ольга смотрела на него нерешительно.

Капитан госбезопасности привозит кресты. Заводит какой-то странный разговор… С чего бы вдруг? На провокатора он не похож, да и в чем тут провокация? В религиозном вопросе? Но уже на сороковой день войны открыли Троицкую церковь в Высокове, начали ремонтировать храм Спаса, где раньше помещался архив. Церковь все еще оставалась политической силой в стране, с ней приходилось считаться, особенно теперь, в такие тяжелые времена. А святой из Сарова… рассказы о нем передавались из уст в уста, потихоньку, тайно, особенно о том, как в 1927 году его мощи повезли в Москву, но по пути они исчезли неизвестно куда, и в Москве находится что угодно, только не подлинные мощи святого старца…

– Да, – сдержанно сказала Ольга, – я слышала о нем.

– Храмы в Дивееве и Сарове закрыты, в бывшем монастыре размещалась раньше трудовая коммуна для подростков-беспризорников, потом колония системы НКВД, – сказал Егоров. – Между прочим, ее силами построена узкоколейка Саров – Шатки, которая сейчас играет очень большую роль. А в колонии открыто производство… – Он осекся, подумал и осторожно сказал: – Там сейчас номерной завод.

Ольге не нужно было пояснять. Номерной завод – значит, военный, секретный, системы НКВД. Понятно, что с этим и связана работа Егорова.

– Там кое-где можно раздобыть крестики, – продолжал Егоров. – Их делал один монах – то есть не настоящий монах, конечно, ибо монастырь закрыт, а просто монашествующий человек, причем из бывших этих коммунаров-беспризорников. Вроде бы его звали Гаврилой Старцевым. Он отказывался идти служить, других уговаривал поступать так же, но потом, конечно, его забрали в армию. Гавриле некогда один человек, тоже монах, его звали отец Гедеон, дал крестик, сделанный по подобию того креста, который носил Серафим Саровский, вот он с тех пор и делал крестики из медных монет точно по его подобию. И сам плел шнурки для них. Это мне рассказала матушка Анна, я о ней упомянул. Гедеон был ее старшим братом, он жил в монастыре в Сарове, а она всю жизнь обреталась, как она выражается, при Дивеевском монастыре, а когда пришло время принять постриг, монастырь закрыли, так что ее постригли тайно. В 1927 году и в Сарове, и в Дивееве все позакрывали и поразрушали, тогда же и святые мощи вывезли в Москву… А может быть, и нет, – вдруг сказал Егоров со странным выражением. – Необыкновенная история… Загадочная! Впрочем, это, возможно, только слухи. Матушка Анна тоже человек необыкновенный и загадочный. Например, она отчего-то знала, как меня зовут, еще до того, как мы познакомились. И она меня иногда тоже просто Митей называет. У них с Гедеоном, как я понял, был друг, его тоже звали Дмитрий Егоров.

– Да, – сказала Женя. – Его так звали.

– Конечно, – ласково улыбнулся ей Егоров. – В память о нем матушка Анна и дала мне эти крестики.

– А у меня крестик раньше всех появился, – гордо заявил Саша.

– Конечно, Сашенька, – ласково сказала Ольга. – Да ты кушай, кушай. И спать, спать пора детям!

– Я подумал, – продолжал Егоров, – что сейчас, в войну, когда все так… сложно… никакая защита лишней не будет. Матушка моя была очень верующая, она меня крестила, а я потом этот крестик снял и выбросил. Сейчас каюсь.

– Ну вот и возьмите четвертый крестик себе, – решительно сказала Ольга. – У Саши есть, нам всем вы привезли. Четвертый ваш.

– Как вы это себе представляете, интересно? – вздохнул Егоров. – Но мысль сама по себе хорошая. Возьму! Только я его здесь оставлю, можно? В своей комнате. Под подушкой. Пусть лежит и меня ждет. Ладно?

– Ладно, – кивнула Ольга.