Война в Небесах - Чарльз Уильямс Страница 58

Все ближе и ближе, через нездешние времена и пространства, тянуло их друг к другу; страсть, смерть и отрицание собирали жертвы из разных миров и соединяли их. Грудь архидиакона снова ощутила холодок Чаши, и он понял, что новое испытание нисходит в него, словно бы через Грааль. Он ощущал уже не Грааль, а человеческое существо, различал измученное, беспокойное лицо, на него с отчаянием смотрели чьи-то глаза. Существо витало над ним, и его сознание, невольно измененное присутствием нового персонажа, переключилось на новые ощущения. Что-то требовательно стремилось войти в природу архидиакона; чужая воля пользовалась силой и властью Чаши, вобравшей Кровь, в которой — все сущее; он и этот, другой, сейчас рухнут друг в друга навеки. Но и эта мысль ушла, больше он не помнил, не думал, не чувствовал.

Именно тогда, когда архидиакон канул в полное забытье, умельцы, трудившиеся над ним, почуяв близость цели, собрали усилия в едином волевом потоке. Грааль завибрировал в ответ.

Повинуясь приказу грека, Грегори сосредоточился на том несчастном создании, которое недавно убил, отчасти — безопасности ради, отчасти — для забавы, отчасти же, наконец, в жертву своему богу. Он окинул мысленным взором всю его жалкую жизнь, начиная с того момента, когда он обрел власть над ним, уличив в мелком воровстве, и дальше, через годы рабства и унижений, через робкие попытки освободиться, одна из которых и привела этого червя к смерти. До самой последней минуты Петтисон подчинялся приказам Грегори. Отправляясь на последнюю встречу, он надел белье без меток, не взял с собой документов, а немногие вещи оставил в сумке на станции метро. Он уничтожил билет, как сомнамбула, не в силах преодолеть чары хозяйской власти. Но власть эта не оставила его и после смерти. Обыскав запредельный край, она нашла в стране теней его неприкаянную душу. Грегори крепко держал эту душу в уме, и она, дотоле одиноко блуждавшая в бездне, устремилась к своему повелителю, как за несколько дней до этого устремлялся вызванный им дух младенца Адриана, только еще быстрей, ибо теперь призывали ее трое. Над Граалем возник причудливый, призрачный шар, сгустился, обрел очертания тела и лица. Чаша едва виднелась в слабом зеленоватом свете, призрак над ней все быстрее обретал оболочку человека. Грегори невольно ухмыльнулся, когда перед ним мелькнули в тумане знакомые черты, и удвоил усилия, стремясь довершить двойное жертвоприношение своему страшному властелину. Воля троих брала верх. Тень Петтисона опускалась и распластывалась над неподвижным телом, распростертым на полу, она обтекала его и уже начала просачиваться внутрь. Грегори совершенно изнемог и готов был остановиться, едва последние клубы туманного облика растаяли в грозном сиянии Грааля; но знания и силы его сообщников не сдавались, они еще не достигли цели.

Сочетание двух жертв требовало иного завершения.

И в следующий миг оно наступило.

Слабое сияние Чаши померкло и исчезло. Тьма заклубилась по комнате, и в центре ее, там, где находился Грааль, что-то запульсировало, будто ожило самое сердце непроглядной ночи. Биение это возникло лишь на короткое мгновение, а потом внезапно Чаша взорвалась фонтанами ослепительного золотого света. Взревели незримые трубы. Грааль полыхал яростным пламенем, от него исходил гул, сотрясавший воздух, — чародеи коснулись самой сути Чаши, и она ожила в своей торжествующей и слепящей силе. Никто не взялся бы утверждать, насколько реальны голоса труб и золотой свет, но что-то, несомненно реальное, сковало три луча воли и обрушило на их истоки ими же собранные силы. Одновременно тело, простертое на полу, оделось нерушимым покровом. Грааль больше не стоял на груди архидиакона, он поднимался, заставив черных иерофантов отпрянуть. Грааль поднимался, и вслед за ним вернулся из глубин человек, служивший основанием Чаши, он взглянул и увидел, как она сияет во тьме, услышал литанию на незнакомом языке, которая, едва коснувшись его слуха, стала привычной и понятной.

— Да восславят Господа спасенные Им, — пел могучий голос, и со всех сторон, наполняя пространство звуком и светом, грянул хор:

— Ибо вовек милость Его!

— Избавленные от тенет врага, — пел голос, и хор вторил ему:

— Ибо вовек милость Его!

Архидиакон шевельнул руками, и веревки, крепко державшие его, упали. Он привстал, когда Грааль, или то, во что теперь обратился Грааль, двинулось вперед и ввысь. Ощущение ужасного вторжения в его природу разом исчезло. На миг мелькнуло лицо, вроде бы знакомое, но теперь свободное, радостное, благоговейное. Архидиакон мельком увидел и узнал Кеннета, но тут же потерял из вида, потому что снова нахлынули светоносные валы литании:

— Он поверг народы, великие злые множества, ибо вовек милость Его!

— Низринул могучих царей! Ибо вовек милость Его!

Архидиакон уже стоял. Перед ним была все та же грязная комнатушка, и ни свет, ни тьма больше не скрывали ее убожества. Напротив него стоял король-священник и держал в простертых руках Чашу. За спиной Иоанна архидиакон заметил троих. Грегори Персиммонс неподвижно лежал ничком; Манассия, опрокинутый на спину, корчился и трясся, как раздавленный червяк; грек лежал, неестественно выгнувшись, опираясь на пятки и затылок.

— Я — Иоанн, — заполнил все пространство комнаты ясный звенящий голос. — Я — провозвестие всего, что есть и будет. Вы, взалкавшие Грааля, примите от меня то, к чему вы стремитесь — то, что вы есть. Праведный останется праведником, мерзкий да пребудет в мерзости. Ищущий отрицания нашел его во мне; ищущий разрушения обрел его во мне; принесший жертву обрел ее во мне. Я друг друзьям моим и возлюбленный возлюбивших меня, через меня обретете мир, ибо я — это я, и я — этот Тот, Кто послал меня. Война окончена, но грядет другая. Совершите то, что должны совершить, пока ваше время еще с вами.

Архидиакон видел, как Грегори зашевелился и с трудом поднялся на ноги. Манассия прекратил дергаться и затих. Грек уронил голову и рухнул на пол.

— Грегори Персиммонс, — властно повелел голос, — тебя ждут совсем рядом. Может ли человек принести в жертву брата своего и примириться через то со своим богом? Ты умрешь, как умер погубленный тобой, и в конце я примирюсь с тобой, ибо меня ты искал, и никого другого.

Грегори тупо повернулся и пошел к двери. Король-священник протянул архидиакону Чашу.

— Друг и брат, — сказал он, — остальное — твоя забота. Один из твоих друзей здесь, внизу, о другом не беспокойся, он со мною. Возьми Чашу, освободи друга и возвращайся. Я приду к тебе завтра.

Архидиакон будничным жестом принял Грааль. Чаша сверкала, как в тот, последний раз, когда он держал ее в руках. Он посмотрел на людей, лежащих на полу; взглянул в лицо короля-священника — оно сохраняло торжественный свет в наступившем сумраке; немного неуклюже поклонился ему и отправился в подвал.

Наверху проснулась Джесси, ее разбудил приглушенный свет. Прямо перед ней стоял давешний незнакомец, с которым Адриан играл в парке.

— Вставай, — велел он. — Твоего хозяина забрала полиция, а мы должны вернуться в Фардль. За малыша не беспокойся, он будет спать.