Последний приют призрака - Елена Хабарова Страница 57

Ромашов заканчивал одеваться, размышляя, где можно попытаться разыскать свои документы и как бы раздобыть какое-нибудь оружие (ни у кого из мертвых его не было), как вдруг услышал стон – и с тревогой принялся озираться.

Стон доносился из хилой рощицы, торчащей буквально в нескольких шагах от палатки, и Ромашов осторожно, постоянно озираясь, пошел туда. Там он наткнулся еще на несколько трупов, а в сторонке под деревом сидел, стеная и держась руками за черноволосую, но щедро испещренную седыми прядями голову, какой-то человек: голый по пояс, с перевязанным плечом.

Он сидел спиной к Ромашову, однако тот сразу узнал его: во-первых, по этим волосам, а во-вторых, по тому острому чувству радости, которое вдруг вспыхнуло в его душе.

Это был Андреянов!

Нет, Ромашов обрадовался не тому, что встретил своего спутника, который, возможно, спас ему жизнь, когда помог дотащиться до медпункта. Ромашов обрадовался встрече с человеком, который теперь служил неким связующим звеном между ним и Ольгой Зиминой, вернее, Васильевой. Появление Андреянова было еще одним звеном в цепочке счастливых случайностей, которая приведет Ромашова к его заветной цели – найти детей Грозы.

– Эй… – негромко окликнул он, и Андреянов резко обернулся, вскинул руки, не то защищаясь, не то сдаваясь, – и лицо его поглупело от изумления, когда он узнал Ромашова.

– Ты? – выдохнул он. – Жив?! Как? Тут прорвались немцы… Всех убили…

– Тебя же не убили, – хмыкнул Ромашов. – Почему должны были убить меня?

– Я спрятался, – признался Андреянов.

– Я тоже, – сообщил Ромашов, решив не вдаваться в подробности, которые все равно показались бы Андреянову неправдоподобными.

Собственно, такими они и были. Вообще этому человеку не нужно знать лишнее. Сейчас они просто солдаты, чудом спасшиеся от смерти. И следует продолжать спасаться от нее по мере сил и возможностей.

– Тебе одеться надо, – сказал Ромашов. – Холодно, замерзнешь, заболеешь, а лечиться нечем, медпункту все, кранты. Хорошо, что тебя хотя бы успели перевязать! Нужно уходить отсюда. Как бы немцы не вернулись. Мне кажется, они хотели тут все сжечь, да просто не успели.

Андреянов передернулся, то ли от страха, то ли от холода, однако послушно поднялся и принялся бродить между трупами, вполне спокойно и даже деловито раздевая то одного, то другого мертвеца, точно так же, как Ромашов, придирчиво разглядывая швы рубах и качество одежды и точно так же явно не чувствуя при этом ни брезгливости, ни страха.

Ромашов наблюдал за ним не без изумления.

Да, Андреянов явно испытал в жизни столько, что обычные человеческие чувства у него растворились во всепоглощающем желании выжить – любой ценой. И Ромашов понял, что на этого человека нельзя смотреть просто как на свое орудие. Дело в том, что и Андреянов видит в нем сейчас лишь средство к достижению какой-то цели! Ведь выйти с поля он помог Ромашову только ради возможности самому оправдаться перед возможным допросом особиста. А сейчас надеется, что спасенный им Ромашов из чувства благодарности будет ему помогать в свою очередь. Однако, если тот вдруг превратится в помеху, Андреянов бросит его не задумываясь, а то и прикончит.

Надо быть с ним осторожней. Ромашов понимал, что сам он весьма жесток, однако бесхитростен и прямолинеен. Всегда таким был, в этом его слабость. Если он кого-то ненавидит, то не умеет скрывать этого. Его замыслы легко разгадать. А вот Андреянов покрыт шелухой притворства, как созревшая луковица, на которой воистину сто одежек, и, пока докопаешься до сердцевины, наплачешься. Вот в этом с него можно взять пример! Ни в коем случае нельзя посвящать Андреянова в свои намерения и цели, рассказывать о своей вновь прибывшей силе. С ним лучше притвориться послабее и поглупее, чем ты есть на самом деле. Надо держаться так, чтобы он не боялся открывать свои собственные слабые места. Некоторые из них известны: болтливость, мстительность, тщеславие. Вот и надо играть на них, а самому держаться настороже.

Хорошо, что немцы забрали все оружие убитых. Неизвестно, не пальнул бы Андреянов ему в спину, если бы счел, что одному остаться удобней или, к примеру, решив, что шинель Ромашова добротней, чем его…

– У тебя документы остались? – спросил Ромашов.

Андреянов покачал головой, поводя плечами и прикидывая, как сидит на нем шинель, которой он только что обзавелся.

– У меня тоже. Худо… Дойдем до своих – как будем оправдываться? – пробормотал Ромашов.

Андреянов обернулся:

– Ты что, серьезно собрался пробираться к своим?

– А что ты предлагаешь?

Андреянов промолчал, переходя к той куче трупов, которая была навалена около палатки медпункта, и внимательно шаря взглядом по земле:

– Ты котелков не видел у них? Или ложки, кружки – посуду, короче! А, вот!

Он поднял помятую, закопченную манерку ^[63] и две довольно большие консервные банки. Повертел в руках, рассматривая, потом ту, что поменьше, бросил Ромашову:

– Держи! Крышку оторви, только не выбрасывай: пригодится, если ложек не найдем.

Вытащил из-под мертвых тел две шапки, одну нахлобучил, другую тоже швырнул Ромашову:

– Лови!

– Ты это чего? – несколько растерявшись, спросил Ромашов. – Ну, с шапками понятно, холодно, а банки зачем?

– Сразу видно, что жизнь ты прожил, а ничего в ней не видел, – презрительно бросил Андреянов. – Кто тебе, интересно, в лагере серебряный столовый прибор обеспечит? Да и оловянной ложки там не дождешься.

– В каком лагере? – изумился Ромашов. – Ты думаешь, когда мы доберемся до своих, нас сразу отправят в лагерь?

Андреянов расхохотался:

– Я слышал, тех, кто выходит из окружения без оружия, к стенке ставят без оправдательных речей. Поэтому я предлагаю до своих вообще не добираться. Наткнемся на них – хорошо. Нет – сдадимся.

– Кому? – тупо спросил Ромашов.

– Кому-кому! – зло передразнил Андреянов – и вдруг резко побледнел, уставившись в сторону, пробормотал онемевшими губами: – Да вот хоть ему…

Ромашов повернув голову и увидел солдата в каске, с автоматом, в зеленовато-серой шинели…

Гитлеровец!

– Хенде хох, – сказал тот равнодушно, а когда Ромашов и Андреянов замешкались, пустил поверх голов автоматную очередь.

Оба рухнули на колени с поднятыми руками.

И Ромашов подумал, что цепочка случайностей продолжает сплетаться, но бывают эти случайности не только счастливыми…

Горький, 1941 год

Повестку принес лично участковый. Много раз извинялся, но, разведя руками, пояснил, что с милиции очень строгий спрос и за то, чтобы повестки все доставили по назначению, и за то, чтобы явка к машине была стопроцентной: