Гурман. Воспитание вкуса - Антон Ульрих Страница 56

Пьер Сантен, мастер Парижской масонской ложи, очнулся от наркотического сна только на следующий вечер. Он потряс головой, стараясь отогнать остатки сна, и попытался было встать, но не тут-то было. Мастер Пьер обнаружил себя крепко привязанным к вольтеровскому креслу с высокой прямой спинкой. От этого-то, догадался Сантен, так трудно дышать. Чтобы лучше оценить обстановку, он огляделся кругом, постаравшись не пропустить ни одной детали. Антуан поместил своего бывшего учителя в небольшой комнате, в которой единственным украшением служил камин, разожженный, несмотря на стоявшую этим летом теплую погоду, и две подушечки около него, видимо служившие для милых посиделок возле огня.

В комнате было немного душновато, на челе мастера Пьера выступили капельки пота. Он с внезапной ясностью представил себе, какая участь ему уготована обладателем самой извращенной в своей жестокости фантазии, каковым является юный маркиз де Ланж. И как только Сантен испугался, его страх пронесся по воздуху, достигая, словно звонок колокольчика, Антуана. Маркиз тут же вошел в комнату и стал напротив кресла, к которому был привязан его бывший учитель.

– Здравствуйте, Пьер. Как вы себя чувствуете?

За Антуаном маячил неизменный Люка, ухмыляющийся и со злорадством глядящий на пленника.

– Что вы со мной сделали? Где Наккар? – Голос Сантена вновь обрел уверенность, как и он сам. – В твоих интересах освободить меня.

– Вы не ответили на вопрос, Пьер, – спокойно напомнил Антуан.

Как ни старался Сантен противиться, он таки попал под обаяние юного маркиза.

– Хорошо. Только голова болит.

– Это от наркотиков. Есть множество способов, чтобы избавиться от головной боли. Самый простой и действенный – беседа. Хотите побеседовать, учитель?

– Почему бы и нет.

Сантен постарался, чтобы со стороны он казался равнодушным и не страшащимся де Ланжа. Он не знал, что тот может чувствовать его страх на расстоянии, что он питается этим страхом, как если бы сам бывший учитель лакомился устрицами, ощущая их необычный запах и вкус уже на подходе к лотку уличной торговки.

– Так что вы говорили об интересах, учитель? Вы угрожаете мне? – При этих словах лицо Антуана, до этого не выражавшее никаких эмоций, изобразило некое подобие улыбки.

– Я просто предупреждаю вас, мой юный друг. Вы сами не знаете, какую авантюру затеяли. Украсть и держать в плену масона – занятие чрезвычайно опасное. А я – мастер. Мастер Парижской масонской ложи, – торжественно объявил Сантен и гордо посмотрел на Антуана.

Люка принес маркизу точно такое же кресло, как то, к которому был привязан пленник. Антуан сел в кресло и сказал:

– Займем друг друга беседой, покуда Филипп готовит наш ужин. Смею предвосхитить его старания, ужин должен превзойти самое себя. Итак, что же мне так угрожает в этой, как вы изящно выразились, дорогой учитель, авантюре? Или вы хотите, чтобы я вас звал мастером Пьером? Или же просто Сантеном? А, учитель?

– Зовите, как вам будет угодно, мой юный друг, – ответил Сантен. – Вы, я вижу, просто не знаете все величие и силу Ложи масонов. Может, вы развяжете мне хотя бы руки, а то мне чрезвычайно неудобно, – попросил он.

– Всему свое время, учитель. Продолжайте, прошу вас. Просветите меня в значении Ложи, – сказал Антуан.

– Парижская масонская ложа является одной из самых древних и самых могущественных Лож в мире. У нас везде имеются свои люди, подчиненные единой воле и единой цели. Так что, если со мной что-либо случится; вам не удастся скрыться. Как вы думаете, кто произвел на свет божий революцию? Мы, масоны! Чьих рук дела террор? Наших! Необходимость уничтожения аристократической верхушки, элиты, никого не признающей, кроме самой себя, погрязшей в распутстве и мотовстве, – вот главный механизм революционного террора. – Сантен, прекрасный оратор, все более воодушевлялся. – А кто является механиком этого жестокого механизма? Мы, масоны!

– Жестокий механизм, – со значением повторил Антуан. – Учитель, вы хотите сказать, что вы породили все ужасы последних лет, когда ежедневно под нож гильотины шли десятки людей самых благородных семейств Франции, когда голытьба набрасывалась на аристократа и разрывала его на куски прямо на улице при полнейшем попустительстве новых властей?

– Наша жестокость – это жестокость порабощенного народа, желавшего более всего свободы, а оттого и проявившего чрезмерное рвение в собственном освобождении. – Сантен по тону своего бывшего ученика понял, что тот разозлился от его слов. А ведь от Антуана зависела сейчас жизнь мастера Пьера, который это отлично понимал, а потому постарался сгладить острые углы своей речи.