Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу - Андрей Буровский Страница 55

— Как я понимаю, вас тоже начали беспокоить?

— И даже сильно. Хорошо, что меня не будет в городе.

— Конечно, мы отправим вас на базу.

— Надеюсь, вы готовы начать операцию немедленно?

— Да, я сейчас распоряжусь.

— Тогда зачем же беспокоиться? Я просто исчезаю вместе с группой.

— Вы?! Простите, ваши люди хорошо разбираются в мамонтах? А внешность посланных мной людей они знают? А если… Там же Север, господин Тоекуда… Там Север. Там сейчас мороз, ураганные ветры, огромные расстояния. Не обижайтесь, но нужна подготовка.

По лицу тихого господина Тоекуды разлилась голубиная кротость:

— А соо дэс нее… Господин Фрол, сколько из ваших людей в группе имеют звание международного мастера спорта по спортивной ходьбе? И мастера спорта по пулевой стрельбе?

— Гм… А у вас, я так понимаю, такие звания есть?

— Есть, господин Фрол, есть, — часто, мелко кланялся Тоекуда. — Должен с сожалением сообщить, что и на такое ничтожество, как я, находятся такие важные, такие солидные награды. В последние годы вообще уровень требований везде значительно упал, что поделаешь. Так что я охотно уступлю место всем, кто представит лучшее, чем эти ничтожные результаты, совершенно недостойные настоящего мужчины…

Уже в середине сей речи Фрол откровенно ухмылялся.

— Вот что интересно, господин Тоекуда: так это умеете ли вы проигрывать?!

— В каком смысле — проигрывать?

— Ну-у… Скажем, не получить того, на что рассчитываешь? Или не достигнуть того, что вам хочется?

— Мне это совсем не интересно! — решительно отрезал Тоекуда. — Я не буду этим заниматься!

— Но вы все равно не можете лететь на Север… у вас же совсем нет снаряжения.

— Как это нет? А что я покупал все это утро?! — изумился Ямиками Тоекуда, поднимая огромную сумку, распухшую, как аэростат.

— Вы невероятно упрямы, господин Ямиками… Вы просто настоящая пиявка!

— Почему пиявка?! — очень удивился Тоекуда. — Тогда уж настоящий карп…

— Карп? Ну это же… Его же того, с картошкой? — до предела изумился Фрол.

— Можно и с картошкой, — непреклонно возгласил Тоекуда. — Но, по-моему, лучше с бататом. Но я карп не потому, что очень вкусный. В карпе главное — он очень упорен. Весной карпы идут на нерест, преодолевая течение. Течение сильное, потому что речки горные. А карпы поднимаются и поднимаются… В Японии карп — это символ упрямства. Того самого упрямства, за которое вы меня сейчас похвалили. Очень сильная, мужественная рыба, с прекрасными, очень мужскими чертами характера.

Фрол безнадежно махнул рукой:

— Давайте лучше я отдам приказание, подниму группу, а потом мы с вами пообедаем.

Обедал Ямиками с аппетитом, так что Фрол смотрел на него с завистью. Сам-то Фрол последнее время только терял аппетит, и не без самых разных оснований. Самому Фролу ехать в аэропорт было совсем не обязательно, по-английски разумели двое его мальчиков, Миша Шнобельман и Вася Иванов. Они тоже были на обеде, и в его процессе Ямиками изо всех сил старался познакомиться с молодыми людьми. Увы! Они оба еле отвечали на вопросы, потели и краснели, едва прикасаясь к еде из-за невероятного почтения к шефу.

Ямиками торопился, потому что видел парней в первый раз в жизни, а в аэропорт ехал он в качестве некого груза, закрытый наглухо в контейнере. И он, и Фрол рассудили, что незачем давать возможность перехватить Ямиками по дороге в аэропорт.

И только в частном самолетике, древнем, списанном на сто рядов ИЛ-14, Миша и Вася представили Ямиками отряду как главного, как того, кто поведет туда, куда надо… Так выразился Миша, и так было точнее всего.

Четыре часа летели до столицы Эвенкии. Под крылом было зелено, если и не лето, то весна. Но было в общем-то прохладно, намного холоднее, чем в Карске. Здесь Ямиками переоделся в свитер и в яркий анорак поверх. Ямиками отметил, что все двадцать головорезов Фрола не страдают от полетов на самолете, ни одного не вырвало ни разу.

Миша читал наизусть Киплинга по-английски, временами наводя порядок, если очень уж орали разбойнички, оклемавшись после раннего подъема.

Потом летели еще шесть часов, и теперь под крылом появился снег… И чем дальше на север, тем больше там, на земле, было снега. Миша оторался и заснул. Часть ребят Фрола притихла, вроде бы тоже спала, часть упоенно дулась в карты. Ямиками тоже спал, запрограммировав себя проснуться, если самолет начнет садиться. И часа три спал.

Показались какие-то домишки, мачта… Самолет сделал круг, у Ямиками заложило уши, зато он ясно рассмотрел эти несколько жалких домишек — темные пятна среди сплошной снежной пустыни.

Аэродром Хабатай. Здесь стояла военная часть, и был у нее аэродром. Зачем нужно было отражать здесь врага, кто был этот потенциальный враг, неплохо бы спросить у генералов, сидящих сейчас в Москве на очень даже неплохой пенсии. А здесь, посреди лесотундры, спивались несколько десятков человек, гробя свои жизни ни за понюх табаку, на какую-то полнейшую бессмыслицу, на сюрреалистическую картину отражения американской агрессии через Ледовитый океан. Сами солдатики ржали, представляя себе, как плывут американцы, отпихивая моржей от самых подходящих льдин. А мудрое руководство в своей отеческой заботе об обороне страны вбухивало фантастические деньги в строительство, в ремонт аэродрома, в завоз бензина и всего, что нужно для жизни пятидесяти или семидесяти человек.

Теперь, конечно же, поселок являл миру все признаки умирания и развала, поскольку уже при своем основании он никому не был нужен.

Бетон рассохся и потрескался, плиты опасно разошлись на неспокойной вечной мерзлоте. Бараки покосились и осели. Не приторговывай пушниной двенадцать оставшихся военных летчиков и обслуживающий персонал, они бы, наверное, попросту бы умерли с голоду. Потому что солдат сюда третий год не присылали, но аэродром вроде бы где-то еще числился, по каким-то штабным документам он вроде бы проходил, и смертники еще вроде как бы продолжали службу, и если бы они уехали, то стали бы дезертирами и подлежали бы смертной казни, как нарушители священной присяги. А забросить им сюда еды, починить здания, создать хотя бы видимость несения службы никто не мог и не хотел.

Один, правда, все же дезертировал после того, как в полярную зиму простудилась и умерла его трехлетняя дочка (медикаментов тоже не было). И офицер, которому Родина и партия доверили высокий долг армейской службы, попрал ногами свой священный патриотический долг. Предатель вместе с женой и пока живой второй дочкой сбежал, бросив свой боевой пост, но остальные-то остались и сейчас бесцельно слонялись вокруг севшего в кои веки самолета. Ямиками поражался, какие они все оборванные, истощенные, грустные.

Ямиками не стал смотреть в сторону, где раздавались восторженные вопли, уханье, где выгружали привезенную бандитами еду, ящик спирта. Вокруг аэродрома, впрочем, тоже была тоска — сплошное снежное поле, над которым проносился ледяной ветер, пробиравший даже под анораком. Хорошо хоть покрывшийся коркой плотный снег, весь в острых, как нож, застругах, ветер поднять был не в силах. Но и пойти гулять в тундру тоже было невозможно.