Заклятие дома с химерами - Эдвард Кэри Страница 52

Повествование Клода Айрмонгера продолжается

Серая фланель

Я сидел в палате лазарета, держа Джеймса Генри у себя на коленях. Я извинялся перед ним, спрашивал, кем он был, обещал разыскать его семью. Я постукивал по этой штуковине — нет, по нему — пальцем и просил у него прощения.

— Я прошу у тебя прощения, правда. Я найду способ отвезти тебя домой. Я верну тебя. Кто они, твоя семья? Кто такие эти Хейворды? Если я отвезу тебя к ним, стану ли я сам предметом? И если так, Джеймс Генри, дружище, то в какой предмет я превращусь? Стану ли я чем-то большим, как Люцифер, или же превращусь во что-то полезное, к примеру в шприц? Думаю, то, что ты превратился в затычку для ванны, свидетельствует в твою пользу. Быть затычкой для ванны хорошо. Затычка — это очень полезная вещь, она нужна каждому. Ой, прости меня, Джеймс Генри, я снова назвал тебя вещью. Ты бы, наверное, предпочел не быть затычкой для ванны, правда? Ты бы лучше остался Джеймсом Генри Хейвордом, сытым, одетым и живущим у себя дома со своей семьей. Мне так хочется узнать, как ты выглядишь. Действительно ли у тебя круглое лицо или же я просто так думаю из-за круглой формы затычки? Прости меня, прости, Джеймс Генри. Раньше я не знал, но теперь знаю. И, клянусь небесами, я бы хотел, чтобы все было по-другому.

— Джеймс Генри Хейворд.

— Знаю, знаю.

Так я и сидел, без остановки разговаривая с Джеймсом Генри. Моя голова все еще кружилась от слов дедушки и от вида всех его предметов. Каким-то образом в комнате по-прежнему ощущался его запах. Мне нужно отсюда выбираться, подумал я. Нужно бежать как можно дальше. Но куда? И что мне делать с моей затычкой? И со всеми другими вещами, томящимися в этом доме от подвала до чердака, от восточного крыла до западного, словно в переполненной тюрьме, с этими людьми, втиснутыми в предметы? С пожарным ведром, которое было человеком, с диваном, который был человеком, с водопроводным краном, который был человеком, с балясиной, барометром, линейкой, свистком, плевательницей, спичечным коробком, которые все — все! — были людьми. Спичечный коробок! Люси Пеннант!

Они отсылают меня, Люси Пеннант. Меня вызывают в город. Наверное, мне следовало бы этим гордиться. Если бы только дедушка навестил меня несколькими днями ранее, я бы скакал от радости. Но не теперь. Больше нет. Они отсылают меня уже завтра. На поезде. На том самом, гудок которого так резал уши и всегда шокировал домашних Айрмонгеров, несмотря на то что они знали о его предстоящем прибытии. Ох, Люси, Люси Пеннант!

Я уже должен был встать. В комнату вошла старшая медсестра и велела мне одеваться. Я должен был идти к бабушке. Я должен был надеть брюки. Серые фланелевые брюки. Прощайте, голые коленки! Прощайте, голые икры и голени! Раньше я был бы счастлив. Я так хотел прикоснуться к своей собственной серой фланели, хорошенько рассмотреть ее и произнести с уверенной гордостью: «Ткань в елочку». Я должен был радостно сказать: «Прощай, вельвет». Раньше — но не теперь. О Предметы! Но вдруг я подумал: а что, если дедушка был прав, что, если Джеймс Генри был маленьким негодяем, хулиганом, ставшим затычкой? Что, если он при первой возможности засунет меня в карман и будет щипать меня и кусать?

Я должен был быть готов, одет и причесан на пробор. Я должен был уже вычистить зубы и шагать по длинному коридору. Но я все еще сидел здесь с затычкой на коленях, а рядом со мной лежали сложенные брюки. Я должен был идти к бабушке, старой леди с каминной полкой. А после этого, думал я, после этого я пошел бы в гостиную и посидел на Виктории Холлест, которая, вне всяких сомнений, спрашивала бы, где Маргарет. Обе они были реальными людьми, обе. Мне так жаль! И я хоть немного побыл бы с Люси. Теперь она была бы в безопасности, я бы сказал ей, что она может больше не беспокоиться, ведь Элис Хиггс снова стала дверной ручкой. (Ох, Элис Хиггс, как мне жаль! Что же я наделал? Что я за человек после этого?) Но потерять Люси!..

Я взял брюки. Что случится, подумал я, когда я их надену?

Я предположил, что сразу же после того, как надену брюки, возможно, даже в тот самый момент, когда серая фланель коснется моей кожи, у меня на лице начнет расти борода. Что я смогу отпустить бакенбарды, ходить с окладистой бородой и в костюме, как многие городские Айрмонгеры, которые позволяли себе быть настолько волосатыми, что их лица были похожи на заросшие плющом дома. Стану ли я волосатым? Стану ли я настолько бородатым, что мой собственный мех отгородит меня от мира? Покроюсь ли я волосами настолько, что Люси Пеннант, для того чтобы поцеловать меня, придется прорубаться ко мне, как Принцу в «Спящей красавице», потому что всем, что она увидит, войдя в мою комнату, поначалу будут лишь заросли бороды? Был только один способ узнать.

Я надел брюки.

Я натягивал их, чувствуя себя так, словно отрезáл собственные ноги.

Весь мир, думал я, теперь станет для тебя миром цвета серой фланели. Натягивая брюки, я словно покидал детскую. Как я себя чувствовал? Ощущал ли я превосходство? Чувствовал ли я себя старше? Мудрее? Тяжеловеснее? Сильнее? Распрямилась ли у меня спина? Стал ли мой взгляд тверже? Ощутил ли я свое происхождение? Стала ли моя грудь шире? Произвело ли случившееся впечатление на меня?

Нет, не могу сказать, что произошло что-то особенное.

По правде говоря, я чувствовал себя так же, как раньше. С той лишь разницей, что мне стало чуть теплее.

Впрочем, подумал я, нужно немного подождать. Час или два. Или неделю. Серая фланель теперь на мне, и нужно дождаться, пока она станет частью меня, вытеснив мое бывшее вельветовое я, сделав мою собственную кожу серой и фланелевой. В моей крови теперь есть шерстяное плетение, и оно распространяется по моему телу.

Вскоре я был готов. Мои запонки были застегнуты, а волосы зачесаны на пробор (борода все еще не появилась). Я был обут и одет в застегнутые на обычный манер жилетку и пиджак. Айрмонгер в перевязанном ленточкой конверте. С несчастным Джеймсом Генри в кармане.

Ну вот, сказал я себе, теперь не медли, ты должен увидеться с бабушкой.

Кровь и мрамор

Когда я покидал лазарет, Айрмонгеры-медсестры кланялись мне. Раньше они этого не делали. Одна молоденькая девчонка даже осмелилась потрогать мою обновку, но на нее тут же шикнула старшая медсестра. Теперь, надев брюки, я превратился в важную персону, внушавшую страх и уважение, хотя до этого был всего лишь маленьким мальчиком в коротких вельветовых штанишках, которого можно было даже ущипнуть за подбородок или взъерошить ему волосы. Но теперь с этим покончено. Теперь я был большим человеком, вышедшим в мир совершенно взрослым и чувствующим себя ужасно.