Том 2. Кошачье кладбище - Стивен Кинг Страница 51

— Вот, значит, у тебя есть вера в это. Я тоже верю. Вера —это убежденность в том, что есть, что будет. Понимаешь?

— Да. — И Элли тряхнула головой.

— Но знать, что этот стул будет стоять здесь завтра, мы неможем. А вдруг какой чокнутый вор залезет да утащит его?

Элли захихикала. Луис улыбнулся.

— Но мы верим, что такого не случится. Вера — великая сила.Люди религиозные пытаются внушить нам, что знания и вера — одно и то же. Но я вэто не верю. Слишком много разных мнений, теорий, учений. А знаем мы лишь одно:либо душа и разум переживут смерть тела, либо нет. Если переживут, открываютсябезграничные возможности, если нет, тогда все, точка, конец.

— Как будто спим?

— Скорее как усыпляют на операциях, — подумав, ответил Луис.

— А ты, пап, в которое веришь?

Тень на стене дернулась и снова замерла.

Почти всю свою взрослую жизнь, начиная с колледжа, Луисдумал, скорее верил, что смерть — это конец. Сколько раз умирали на его глазахлюди, и что-то не видел он, чтоб мимо промелькнула отлетающая душа, в рай ли, вад ли — неважно. Разве что иное подумалось ему, когда отходил Виктор Паскоу? Онполностью соглашался с учителем физиологии: все факты о жизни после смерти,собранные поначалу в медицинских журналах, а затем опошленные прессой, не чтоиное, как последняя линия обороны, которую слабеющий мозг держит под натискомсмерти: иллюзия бессмертия — вот что создает напоследок неисчерпаемоечеловеческое воображение перед полным помрачением. Так же соглашался он и сприятелями по общежитию в долгих — на всю ночь — разговорах. Особенноучастились споры на втором курсе. Один из друзей утверждал, что в Библииподозрительно много всяких чудес, которые вдруг перестали твориться с приходом«века разума». (Поначалу даже утверждал, что сейчас чудес вообще не бывает, ноему достойно возразили, приведя множество примеров. И сегодня в мире, вроде быоткрытом и понятом, где высвечены все доселе темные уголки, происходит многоудивительного, странного. И взять хотя бы туринскую Плащаницу — она выдержалавсе испытания и проверки.) «Говорят, Христос воскресил Лазаря, — не унималсясомневающийся. — Прекрасно. Ничего против не имею. Как и против того, что налекциях по физиологии мне талдычат, будто один из зародышей близнецов можетпоглотить другой прямо в утробе — этакий сверхъюный людоедик! — и потом летчерез двадцать-тридцать как доказательство, у него в легких или в мошонкенайдут, например, уже проросшие зубы нечаянно убиенного. Но тут налицодоказательство, потому я и верю. Так дайте же мне доказательство и с Лазарем!Где его свидетельство о смерти? Я к тому, что он из-под земли, может, ивыбрался! Но кто докажет, что он был мертв?! Да, я вроде Фомы: тот сказал, чтоповерит в воскресение Иисусово, только увидев на руках раны от гвоздей иразвороченный копьем бок. По мне, так он из всех апостолов и был настоящимврачом. А вовсе не Лука».

Нет, Луис определенно не верил в воскрешение. Во всякомслучае, до оживления Чера.

— А я, дочка, верю, что душа и дальше живет, — медленнопроизнес он. — Но как именно — понятия не имею. Может, у всех по-разному.Может, сбудется то, во что каждый верил. Но я верю, что душа не умирает, иверю, что миссис Крандал сейчас хорошо.

— Ты и в это веришь, — не спросила, а утвердила дочь, и в еесловах Луису почудился страх.

Луис остался доволен собой, хотя разговор его смутил.

— Да, верю. А еще я верю, более того, уверен, что тебе давнопора спать.

Он поцеловал ее в губы и в нос.

— А у зверей души тоже не умирают?

— Не умирают, — механически поддакнул он, чуть не добавив:«Особенно у котов». Слова едва-едва не сорвались с языка, от ужаса даже мурашкино спине побежали.

— Пойду поцелую мамулю. — И Элли спрыгнула на пол.

— Давай-давай.

И посмотрел дочери вслед. На пороге она обернулась:

— Какая ж я глупая, что по Черу тогда плакала, правда?

— Нет, ты совсем не глупая.

— Если бы он сейчас умер, я бы уже не стала плакать. — Онапомолчала, подумала, словно сомневалась в своих же словах. Потом уверенноприбавила: — Нет, не стала бы, — и пошла к Рейчел.

Уже лежа в постели, Рейчел призналась:

— А я слышала, о чем ты с ней разговаривал.

— Ты со мной не согласна? — спросил Луис. Раз уж Рейчел самазавела этот разговор, лучше расставить все точки над «i».

— Нет, почему же, — нерешительно (что так на нее непохоже!)сказала жена. — Согласна — не согласна, разве в этом дело? Мне просто сталострашно… Ты ведь меня знаешь. Я тогда начинаю защищаться… царапаться.

Странно, Рейчел еще никогда не говорила с ним так натужно.Придется, как и с дочкой, держать ухо востро. Луис чувствовал себя сапером наминном поле.

— Стало страшно? Чего? Смерти?

— Нет, не за себя страшно… о своей смерти я уже давно незадумываюсь, с детства. Тогда я ночи напролет об этом думала. Чудилось: вотпридут страшилища и сожрут меня прямо в кроватке. И все на одно лицо, всепохожи на Зельду.

Наконец-то! Луис вздохнул с облегчением. Столько лет прожиливместе, и вот только сейчас это признание.

— Ты нечасто о ней вспоминаешь.

Рейчел улыбнулась, погладила мужа по щеке.

— Какой ты у меня милый, тактичный! Я вообще о ней неговорю. И стараюсь не вспоминать.

— И не без оснований, очевидно.

— Да, ты прав… — Она замолчала, задумавшись.

— Ведь она, кажется, умерла от менингита.

— Да… менингит спинного мозга. У нас дома больше нет еефотографий.

— А у твоего отца?

— Ах да, в кабинете. Забыла. И, наверное, у мамы в сумочке…Зельда была на два года старше меня… Она заболела… ее поместили в самую дальнююспальню… И скрывали от всех, как… непристойную тайну. Понимаешь, Луис, в домеумирает моя родная сестра, а все пришипились, тсс-с-с! Неприлично говорить оней. Так и умерла! Почему они ее прятали, как что-то непристойное?! — Рейчелсорвалась на крик и зарыдала. Похоже, начинается истерика, с тревогой подумалЛуис. Он хотел было обнять ее за плечо, но Рейчел вырвалась, зашуршав халатом.

— Рейчел, родная, не надо…

— Не надо мне твоих «не надо»! — крикнула она. — И непрерывай меня. Больше я с силами не соберусь, чтобы рассказать. И так, считай,бессонная ночь обеспечена.