Болото - Марьяна Романова Страница 50

Яна кивнула, спорить не стала, но по привычке поступила по-своему. Суть всегда была для нее важнее декораций, которые в данном случае вообще казались дурацким суеверием. И крошечный фонарик-ручку взяла с собою, и спичек полный коробок, и даже нить Ариадны – часы с встроенным компасом.

Осторожно продираясь вперед по едва различимой полузаросшей тропке, она иногда подсвечивала фонариком путь. Долго Яна шла – ей самой казалось, что целую вечность, но часы утверждали – сорок пять минут. Чем дальше, тем сильнее сгущалась тьма, деревья росли плотнее друг к другу, ей чаще приходилось перешагивать через какие-то коряги, спотыкаться о влажные корни, окаменевшими змеями выползшие из земли. Лунный диск то был занавешен густым веером облаков, то вдруг являл лицо, освещая тропинку. Чем дальше она забиралась, тем более одушевленным казался ей лес. На опушке он был просто сотнями деревьев, росших бок о бок, а в чаще вдруг открывался как живое существо. И ветки как будто бы переплетались друг с другом пальцами – черные пальцы, как у состарившихся любовников, но крепкие и цепкие. Яна отчетливо слышала за своей спиной крадущиеся шаги – она замирала, и тот, кто был сзади, останавливался тоже; и неразборчивый шепот и даже приглушенный смех. Старуха об этом предупредила: на перекрестке услышишь разное, но не бойся, и внимание не обращай, делай, что до́лжно, оно само и прекратится, подчинившись величию слов твоих.

И вот наконец лунный свет выхватил вторую дорожку, пересекавшую тропинку, по которой Яна шла. Значит, это и есть тот самый перекресток – священное место, где творится темное колдовство. Наверное, она ожидала большего. Ничего зловещего, обычная встреча невнятных лесных тропинок, чуть вытоптанная трава вокруг, пахнет грибницей, древесной корой и почему-то, едва слышно, белыми ночными цветами. Откуда в лесу цветы? Будто бы лилии. Торжественная инфернальность была в этом аромате. Яна немного постояла на пересечении дорог, мысленно повторила слова, которые открыла ей старуха.

Она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней из кустов. Большинство людей рождается с умением чувствовать чужой взгляд. Лес затаился – и это было то ли молчание зрительного зала в предвкушении действа, то ли секундная собранность хищника перед атакующим прыжком.

– Оставьте это место, черти да бесы мелкие, и ты, леший-батюшка, уходи, да пребуду здесь только я, неназванная невеста его, – неуверенно произнесла она, и голос ее немного дрожал.

Вдруг издали послышался топот копыт – как будто бы банда лесных разбойников приближалась, безошибочно зная, где именно находится Яна. Глупости какие – не пробраться по бурелому верхом.

Она второй раз повторила заклинание, еще более неуверенно. Зачем-то посмотрела на часы – стрелка компаса ходуном ходила, словно пыталась исполнить странный танец. Грудь как будто бы ледяным обручем сдавило. И об этом предупреждала Марфа:

– Уже перед тем, как писать договор будешь, почувствуешь такую тоску и боль, что сразу захочется воротиться. Прислушайся к себе. В этот момент ты еще можешь остановиться. Если такова будет воля твоя, сразу же уходи той же дорогой, что и явилась. По сторонам не смотри, не оборачивайся, иди быстро. И больше в этот лес ты входить не должна. Но если решишься продолжать, будь твердой духом. Не позволяй пугать себя. Отринь свою боль. Переступи через нее. Та дорога, которую ты выбрала, постоянно с болью тебя сталкивать будет. И каждый раз придётся перешагивать.

Права оказалась старуха – тошно стало так, что даже глаза защипало, соленый комок в горле застрял. Почему-то детство вспомнилось. Яна детство свое обычно отвергала, старалась лишний раз не обращаться к нему мыслями. Самой жалкой человеческой чертой ей всю жизнь казалась беззащитность, поэтому детский возраст в ее восприятии нес в себе ущербность по умолчанию.

А тут вдруг воспоминание пришло – летний день, солнце, тополиный пух снежинками летает, а у папы на него аллергия – он все время чихает и смешно морщит покрасневший нос. Сашенька еще не родился, и семья их еще не покатилась по американским горкам кругов ада. Какой-то парк, и они идут по дорожке. Мама за одну руку ее держит, отец – за другую, а Яна иногда ноги поднимает и висит, как обезьянка на лианах. И это состояние – веселый восторг, беспечность, отсутствие завтрашнего дня – ну какое будущее, если солнце отражается в лужах, если июнь, если голуби разбегаются при твоем приближении, если бросаешь пятачок в фонтан! Странное воспоминание, как будто кто-то из прошлого по голове ее погладил.

А вокруг пел и волновался лес. Мертвенная тишина уступила место ночному концерту – мяуканье, хлопанье крыльев, хохот пересмешника, чье-то нервное круженье, скрип веток, осторожные шаги.

В третий раз она повторила слова старухи. И вот уже настал момент достать из кармана тетрадный листок, когда Яна услышала за своей спиной шаги.

– Не позволяй никому отвлечь себя, – сказала ей старуха. – Тебя будут отвлекать, но ты не должна поддаваться. Ежели заговорит с тобой кто, не отвечай. Ежели выйдет к тебе кто из леса, не смотри на него, просто делай, что до́лжно.

– Кто же со мною в глухом лесу заговорит? – спросила тогда она.

– Ты главное запомни, что нужно молчать. Да, а если кто за спиной твоей будет ходить – ты не оборачивайся.

То ли любопытство теперь ею руководило, то ли инстинкт самосохранения, который в моменты, подобные этому, проявляется даже у тех, кто всю жизнь был настроен суицидально. Кто-то стоял у нее за спиной, Яна чувствовала на своей шее его прохладное дыхание. И его запах – о, она с детства прекрасно знала это ни на что не похожее соцветье ароматов. Горячая смола, цветы, сладкая пыль восточного базара. Медленно повернула голову – перед ней, посреди леса, стоял он, Нечеловек. Он был таким же, как в те вечера, что посещал ее комнату – волосы забраны в хвост, бархатный камзол, белые тусклые глаза. Впервые Яна стояла рядом с ним, и впервые обратила внимание, что Нечеловек одного с нею роста – а раньше он казался ей более крупным.

Странно, но она обрадовалась ему как старому другу. Слова старухи о том, что если начала ритуал, то прерывать его нельзя, что бы ни случилось, вылетели у нее из головы.

– Что ты здесь делаешь?

Нечеловек, конечно, не ответил. Он никогда ей не отвечал.

Они стояли почти вплотную друг к другу, Яна могла рассмотреть каждую пору на его алебастровой коже. Нечеловек протянул руку и коснулся тыльной стороной ладони ее щеки – он и раньше так делал иногда, но только теперь Яна обратила внимание, что пальцы у него длинные, намного длиннее, чем у людей, и отливают серебряным в свете луны.

Вместе с прикосновением навалилась привычная сладость – такая концентрированная сладость была возможна только в его присутствии, всепроникающая, слишком сильная для земной женщины. Яна прикрыла глаза, и вдруг почувствовала, как ее тело взмывает в воздух. Как будто бы ее качало на волне белого света, и так хотелось раствориться в этой волне, стать ею. Она парила над лесным перекрестком, и не было больше для нее ни неба, ни земли, ни болота. Она чувствовала между своих бедер что-то холодное, как будто бы ледяная змея скользнула, и негромкий стон, почему-то в волчий вой переходящий, вырвался из ее приоткрывшихся губ.