Сказочник - Георгий Зотов Страница 50

Илья кладёт еду на одеяло. Его лицо вытягивается.

– Я смирился, что зомби и вампиров нет, – плаксиво говорит он. – Ну, давай, добей меня окончательно. Ты сильно намекал раньше… Деда Мороза тоже не существует?

– Блин, если бы только его. Рай и ад – мифы, я выяснил буквально вчера. Инфа верняк. Так что не забивай голову иллюзиями. Тебя не похвалят на том свете за хорошее поведение: во-первых, ты превратишься в нефть, а во-вторых, расточать похвалы реально некому. Это явно не мечта человечества – если тобой после смерти заправят бак автомобиля. Сродни моде развеять прах над морем, пусть чайки давятся. Ты вырастешь и поймёшь, жизнь – это клёво. Вернёшься к учёбе в школе, поцелуешь девочку, подерёшься из-за неё с другом на дискотеке, потом она тебе сердце разобьёт… Хм, куда-то меня не туда понесло, не обращай внимания. Ну, факт – это лучше, нежели стать нефтью.

Илья замер. Он слушает так, как никогда не слушал сказку.

– Почему-то я так и думал… Мне всегда казалось – ТАМ ничего нет.

Да, в этом и вся проблема. Человечество развело себе витиеватые басни о загробной жизни, с котлами, ангелами и чертями… А в реале в такие байки не верят даже дети.

– Все просто боялись остаться один на один со своей жизнью. Проще думать: наверху есть высший разум, ты превращаешься в тень, твою душу забирает Смерть… Значит, есть что-то дальше? Увы. Хотя изобретение гениальное. Фишка «после Смерти будет что-то ещё» сделала миллионерами целые поколения служителей самых разнообразных культов. Ты праведно живёшь семьдесят-восемьдесят лет с соблюдением постов и молитв и за это получаешь талон на пребывание в райских кущах на сто тысяч веков – это лучший коммерческий слоган, что я слышал. Короче, Илья, – лопай гамбургер, но не поступай так слишком часто. Всё же это жутко вредная штука.

Однако пища богов игнорируется. Новость полностью захватила Илью.

– А кто сказал, что рая и ада нет?

– Тот, кто знает. Мне было подробное видение с излишне готичными деталями.

Гамбургер брошен и позабыт, Илья открывает мороженое. Любовь к этому лакомству явно привита здесь на генном уровне. Наркомания всего населения. Я не встречал тех, кто проклинает сомнительный продукт. Отчего?! У них же и так в Питере зима холодная, ну почему им всегда больше всех надо? Когда я вижу, как русская девушка в сорокаградусный холод с упоением уплетает пломбир, мне хочется притащить на экскурсию Наполеона и Гитлера, а потом спросить: «Ну и какого хрена вы сюда шли?».

– Я всё равно буду тебя ждать, – упорствует Илья сквозь мороженое. – Я не рад, что выздоравливаю. Лучше бы я дальше умирал. Тогда ты приходил бы снова и снова.

Парень доведёт кого хочешь, включая и свою Смерть.

– Ты ведь не девушка институтского возраста, откуда такой передоз тонкого трагизма? Я не хочу, чтобы ты умирал, понимаешь? Поэтому и не забрал тебя. Мне не нужно, чтобы ты потом стал строгим профессором или праведным дьяконом. Но я надеюсь, наши беседы на тебя подействуют и ты вырастешь хорошим мужиком. Да, я верю, что так и будет.

– А что значит лично для тебя… быть хорошим?

О, вот тут он меня, что называется, поймал. Я серьёзно задумываюсь.

– Ну… – неуверенно начинаю я. – У меня довольно узкие рамки. Я не требую в качестве благодарности пожизненного перевязывания лапок раненым голубям или работы в приюте для прокажённых. В принципе, если в будущем ты не станешь тираном и не утопишь планету на хрен в крови, уже спасибо тебе большое. Помни мои сказки и не увеличивай мою нагрузку по работе. И не надо сейчас: ах-ах, я ребёночек, сюси-пуси, кушаю мороженое.

Пол Пот, Иван Грозный и Иди Амин тоже не появились на свет из инкубаторов в возрасте сорока лет. Даже Гиммлер сидел на полу в колготочках, и няня подбирала ему сопли.

Если он поймёт, что я сказал, – наверняка обидится.

– Я же никогда не таскал кошек за хвосты! – оправдывается Илья.

– О, это не показатель, – отмахиваюсь я рукавом чёрного кафтана. – Сие лишь означает, что ты не станешь серийным маньяком-убийцей: как правило, это они в детстве мучили животных. Да и кто такие «серийники»? Мелочь. Ну, зарежешь ты ножичком от силы человек пятьдесят, ну ужаснёшь энное количество впечатлительных девиц. Запомни: тираны как раз обожали всяких собачек и кошечек… Зато людей они ненавидели.

Ладно, мы сейчас завязнем в этой теме, а она долгая и нудная. Надеюсь, ты меня понял.

Илья откладывает пустую банку из-под мороженого.

– Слушай, стань человеком, а? – просит он. – То есть смени облик… на минутку.

Я делаю, как он просит. Илья приподнимается на кровати и обнимает меня – обеими руками. Если у меня было бы сердце – оно сейчас бы замерло. Но я ничего не ощущаю.

У меня нет сердца. Я вас не слишком удивил этим фактом?

– Я буду скучать по тебе… – В его голосе слышатся слёзы. – Постарайся вернуться.

Ох, Илья. Ты понятия не имеешь, о чём просишь. По Смерти никто не скучает, такое чувство противоестественно. И лучше для самого тебя, чтобы мы больше не виделись. Да, безобиднее будет соврать. Наша следующая встреча зависит от итогов разговора с Мастером. Либо она произойдёт в глубокой старости, либо… уже завтра. Мальчик не осознаёт, его ужин – последняя вечеря приговорённых к казни.

Хотя… Зная, что вскоре случится, этот ужин должен съесть я.

Я тоже обнимаю Илью. Объятия Смерти – грандиозно зловещая штука, но я сейчас не задумываюсь об этом факте. У меня плохое предчувствие… Словно мы видимся в последний раз. Илья не может жить вечно, и это значит лишь одно: моя беседа с Мастером окончится для Смерти не так, как я хотел бы. Надо поскорее всё закончить, но… Видимо, поговорка «перед Смертью не надышишься» – самая верная. Пусть он немножко успокоится. Мне тоже непривычно думать: неужели завтра я не приду? Будь я человеком, меня бы сейчас разрывала тоска. Но я не семнадцатилетняя девица, полная романтических страданий, ежедневно изливающая на страницы онлайн-дневника ведро розовых соплей. Я закончу с нашим последним свиданием быстро, без конвульсий.

– Постараюсь, – улыбаюсь я ему. – Как только разберусь с Австралией. А сейчас – сядь повыше, подложи подушку и принимайся за торт… ешь прямо руками. Я расскажу сказку.

…У меня не сорвётся с языка, что сказка – последняя. Я не признаюсь вслух.