Сошествие во ад - Чарльз Уильямс Страница 5

Позже, когда на островах укоренилась цивилизация, здесь поднялись крепостные стены, а земля вокруг холма стала принимать тела феодалов и верноподданных, исправно отдававших жизнь за королей, которые звались то Джон, то Стефан, но до них отсюда было так же далеко, как до Шанхая или Багдада. На склонах холма оказались неразлучны обе Розы, чьи корни вспоены кровью, пролитой их же шипами. [6]

Как-то ночью здешний замок сгорел, а новый Баттл-Хилл поднимался уже при другом социальном строе. Пришли другая культура, другое общество, и холм, выросший из черепов, то ли устал, то ли стал брезглив. При Марии Тюдор [7]в деревне у подножия Холма появился бродячий проповедник, и его речи пробудили в душе простого крестьянина спавшего дотоле метафизика. Огненный столб отрезал поместье от деревни, открыв избранному путь к вечной радости сквозь огненную муку.

Сорок лет спустя, при Елизавете, шерифы изловили разбойника — священника-иезуита, скрывавшегося в Мэнор-Хаус. Смерть с Холма переправила его Лондонской Смерти, чтобы та изъяла злодея из мира живых с надлежащими церемониями, словно стремясь придать прекращению жизни свойства религии и искусства. Поместье было конфисковано в пользу Короны, но затем снова пожаловано другой ветви семьи Стенхоупов; так что, несмотря на все человеческие перемены, порода владельцев оставалась на месте. Позже обедневшая семья продала поместье, и когда Питер Стенхоуп снова откупил его, сей поэтический приют обзавелся признаками комфорта, оплаченного трудом бедняков, отнюдь не принесшим им благосостояния.

Холм, словно мыс, выступал в океане смерти. Его владельцы кое-как сдерживали до поры натиск мрачных волн. Но если прошлое все еще живет в своем собственном настоящем, текущем по соседству с нашим, то нет ничего удивительного в том, что оттуда изредка выползают создания, казалось бы, навечно отданные миру смерти, и, оставаясь незримыми, пристально разглядывают строения и обитателей мира живых. Эти призраки прошлого всегда обретаются неподалеку и иногда появляются на склонах этого мира, ожидая часа, когда либо придется убираться в свой туманный край, либо удастся поглубже протиснуться в мир живых.

В ту пору, когда рабочие заново отстраивали поместье, произошел случай вполне в духе Баттл-Хилл, словно магнетизм смерти стремился коснуться в первую очередь самых несчастных из смертных.

Общий уровень безработицы пошел на спад благодаря новым рабочим местам, не требующим особой квалификации, однако, с точки зрения самих рабочих, это не всегда вело ко благу.

Некоего разнорабочего беспечно приняли на работу в поместье. Был он постоянно голоден, болен, неуклюж и нерасторопен. Никто не озаботился узнать, как его зовут. Он толкался вместе со всеми прочими — вечная мишень для насмешек. Он давно привык к подобному обращению; всю его жизнь недобрый мир только и делал, что издевался над ним. Снова и снова рука судьбы швыряла бедолагу в трущобы Нью-Йорка или Парижа. Снова и снова он пытался из них выбраться. Он давно не жаловался, а жена, наоборот, с жалобами не расстававшаяся, только усугубляла его убогое существование. Жена ходила на поденщину, кроме праздников вроде Рождества и дня св. Стефана, и умела держаться за место, так что с законным наслаждением пилила мужа, то и дело работу терявшего. Жизнь этого человека превратилась в бесконечное падение под аккомпанемент столь же бесконечных свар. И управляющий, и десятник сходились на том, что дела у бедняги плохи.

Случайная проверка одного из директоров стоила горемыке рабочего места. Не сказать, что к нему отнеслись несправедливо; с ним полностью рассчитались, и даже накинули шиллинг, чтобы он мог добраться до Лондона. Управляющий добавил шиллинг от себя, да еще десятник накинул шесть пенсов. После чего ему с облегчением велели убираться; настолько он, в общем-то, всем надоел. Он ушел, но той же ночью вернулся.

До остановки автобуса было около мили. Он шагал, не разбирая дороги, кашляя и сутулясь, и видел перед собой только один прямой путь — на самое дно лондонских трущоб. Там, в конце, его ждал жалкий угол и неумолчный пронзительный голос.

Как же ему хотелось избежать этого удела! Баттл-Хилл простился с ним по-доброму, и теперь на задворках его сознания тлела робкая мысль: ведь можно же просто отказаться от грязного закутка и нестерпимого голоса; можно прекратить этот беспросветный спуск на дно. Ему и прежде доводилось мечтать об этом; но тогда подобный выход казался почему-то невозможным. А вот теперь представился очевидным и совсем простым.

Он сидел у края дороги, машинально дожевывая поданный кем-то кусок хлеба, и озирался, пытаясь найти самый простой способ осуществить свое внезапное решение. Мягкая, но безжалостная земля раскинулась вокруг; она не одобряла его решения умереть. Бедняга поразмыслил. Он видел ручей; но понимал, что не сможет пролежать под водой так долго, чтобы захлебнуться. Еще были машины, грузовики, автобусы; но, во-первых, ему не хотелось доставлять неприятности другим, а во-вторых, риск остаться живым, но искалеченным был слишком велик. Нужен был совсем простой способ. Там, у него за спиной, остались недостроенные здания. Магический, призрачный палец коснулся его сознания; он припомнил, что в одном из строений видел веревку. Дожевывая хлеб, он подумал, что уж это-то точно последние неприятности, которые он доставит своим недавним товарищам. Они обойдутся с ним по обыкновению торопливо и небрежно, но больше он им хлопот не доставит. Может, веревки уже и нет, тогда придется искать что-то еще, но… надо надеяться на лучшее. Он всегда так делал.

Уже вечерело, когда он поднялся и двинулся в обратный путь. Идти было недалеко, а он был еще не стар. Каждый шаг приближал его к намеченной цели и возвращал молодость; он словно шел через пространство и время. Страна, о которой он мало что знал, предала его; она всю жизнь держала впроголодь его тело; не уделила ни дружеской поддержки, ни участия. Страна решила, что будет лучше, если погибнет один — или несколько, — чем весь народ в небезопасной попытке помочь многим. Страна, как всегда, не желала принимать в расчет высшую справедливость. Жалкий и отверженный, он шагал по дороге, а у него за спиной опускалось солнце.

При свете луны он добрался до места, которое походило сейчас скорее на разрушенный, чем на строящийся поселок. То ли здесь пронесся хаос революции, которую страна отказалась признать, то ли незримая буря небесного гнева, сродни той, которая снесла Фивы или погрязшие во грехе Содом и Гоморру. Неоконченные стены, котлованы, здания без крыш, зияющие оконные и дверные провалы встретили его. Не обращая внимания на крупную дрожь, сотрясавшую тщедушное тело, он брел вперед.