Вампир Лестат - Энн Райс Страница 48

Он произнес еще множество возвышенных и шутливых слов,заставляя все новых и новых актеров и актрис целовать мои руки – если бы мог,он, наверное, заставил бы их целовать мне ноги. Я крепко вцепился в девушек,словно готов был рассыпаться на куски, если меня оторвут от них. И вдруг… яуслышал Ники, точнее, почувствовал, что он стоит не более чем в футе от меня, ипонял, что он слишком рад меня видеть, чтобы я мог по-прежнему заставлять егострадать.

Я продолжал стоять с закрытыми глазами и ощущал, как его рукасначала коснулась моего лица, а потом крепко прижалась к затылку. По-видимому,все расступились, чтобы дать ему дорогу, и, когда мы оказались в объятиях другу друга, в первый момент я задрожал от беспредельного ужаса. Однако тут жевспомнил, что вокруг царит полумрак и к тому же я подкрепился особенноосновательно, чтобы согреться и походить на обыкновенного человека. Уже вследующее мгновение я забыл обо всем, кроме того, что вижу перед собой Ники.

Я взглянул ему прямо в лицо.

Как объяснить, какими мы видим живых людей? Я уже пыталсяэто описать, когда говорил, что прелесть Ники для меня состояла в сочетаниицвета и движения. Но вы даже представить себе не можете, что мы испытываем,видя перед собой человеческую плоть! В наших глазах живое существо состоит измиллиардов цветовых оттенков и мельчайших движений. Это сияние полностьюгармонирует и смешивается с запахом человеческого тела. Красота – вот что такоедля нас человеческое существо, если мы перестаем относиться к людям, даже кстарым и больным, как к недостойным внимания жалким тварям, толпами снующим поулицам. Люди для нас словно распускающиеся цветы или бабочки, покидающие своикоконы и расправляющие крылья.

Так вот, именно таким я увидел Ники, почувствовал запахпульсирующей в нем крови и в течение нескольких поистине упоительных мгновенийне испытывал ничего, кроме всепоглощающей любви к нему, затмившей все изаставившей забыть о мучивших меня страхах. Казалось, перестали существоватьвсе приобретенные мною способности, еще недавно приводившие меня в восхищение ивызывавшие порочный восторг. Возможно, мне доставляла безграничную радостьмысль о том, что, несмотря на все сомнения, я способен любить.

Окружавшие смертных тепло и уют действовали на меня словнояд. Казалось, еще немного, и я закрою глаза, потеряю сознание и провалюсь внебытие, увлекая за собой Ники.

Но одновременно меня беспокоило и другое – нечто,заставлявшее собрать все силы и принуждавшее лихорадочно работать мой мозг. Яне хотел признаться в этом даже самому себе и в то же время понимал, что ещенемного, и я потеряю над собой контроль. Я отлично сознавал, что это заощущение – чудовищное, всепоглощающее и в такой же степени естественное дляменя, в какой противоестественным был солнечный свет. Я жаждал Ники. Я жаждалего точно так же, как и любую другую свою жертву, добытую в битве наИль-де-ля-Сите. Я хотел, чтобы его горячая кровь разливалась по моему телу,хотел попробовать ее на вкус, ощутить запах.

Маленькое здание сотрясалось от громких криков и взрывовхохота. Рено приказал акробатам начать выступление в антракте, а Лючина темвременем откупоривала шампанское. Мы же никак не могли разжать объятия.

Жар, исходящий от его тела, заставил меня напрячься иотпрянуть, хотя со стороны казалось, что я даже не пошевелился. Меня сводила сума мысль о том, что этот человек, которого я любил так же, как любил мать ибратьев, единственный, к кому я испытывал искреннюю нежность, был для менянеприступной крепостью, в то время как сотни других жертв доставались мне снеобыкновенной легкостью. Он крепко сжимал меня в объятиях, даже не подозревая,как сильно я жажду его крови.

Именно таковым было мое предназначение. Именно этим путем ядолжен был теперь идти. Те, другие, убийцы и воры, которых я встречал и убивална темных улицах Парижа, теперь ничего для меня не значили. Вот чего я хотел. Вголове у меня словно взорвалось что-то, и мысль о возможной смерти Никивызывала во мне благоговейный страх. Глаза мои оставались по-прежнемузакрытыми, но темнота приобрела кровавый оттенок. Я представил себе, какопустошается мозг Ники, как вместе с жизнью из него уходят последние частичкиразума.

Я не в силах был пошевелиться. Прижавшись губами к шее Ники,я будто чувствовал, как потоком перетекает в меня его кровь. Каждая клеточка вомне не переставая твердила: «Возьми его, унеси подальше отсюда его дух, пей,пей из него, пока… пока…» Пока что? Пока он не умрет!

Я разжал объятия и оттолкнул его от себя. Вокруг нас всевеселились и громко шумели. Рено кричал на акробатов, которые не моглиоторваться от этого зрелища. А публика в зале топала и хлопала, требуяобещанного развлечения в антракте. Оркестр заиграл веселую мелодию, котораядолжна была сопровождать выступление акробатов. Со всех сторон на менянатыкалась человеческая плоть. Я вдруг почувствовал себя на бойне и ощутилзапах приговоренных к смерти. И реакция моя была неожиданно вполне человеческой– во мне поднялась и комом встала в горле тошнота.

Ники, казалось, утратил всю присущую ему уравновешенность.Встретившись с ним глазами, я увидел в его взгляде осуждение. Мне стало вдругочень горько, больше того, я был на грани отчаяния.

Я резко рванулся, промчался мимо всех, мимо акробатов созвенящими колокольчиками, но, сам не знаю почему, бросился не к выходу, а ккулисам. Мне необходимо было увидеть сцену, необходимо было увидеть публику. Ядолжен был глубже проникнуть в нечто такое, чему сам не знал названия.

В тот момент я был как безумный, а потому слова «хотел» или«думал» абсолютно не соответствуют моему истинному состоянию.

Я чувствовал невероятную тяжесть в груди, и, словно кошкаострыми когтями, внутри меня скреблась и рвалась наружу страшная жажда. Чтобыперевести дух, я прислонился к деревянной перекладине возле занавеса и тут жевновь вспомнил о Ники, о его боли и непонимании…

Я крепко вцепился руками в стропила и дал волю бушующей вгруди жажде, готовой вот-вот разорвать мои внутренности. Перед глазамивереницей промелькнули все мои жертвы, отбросы общества, подонки, обитавшие всамом чреве Парижа. Я отчетливо осознал весь ужас своего положения, безумиеизбранного мною пути и связанную с ним необходимость постоянно лгать. Что завозвышенный идиотизм следовать презренной морали и во имя надежды насобственное спасение уничтожать тех, кто был проклят самой жизнью? Кем я себявообразил? Тем, кто обладает правом наравне с парижскими судьями и палачаминаказывать бедняков за те преступления, которые богатые совершают на каждомшагу?

Я пил крепкое вино из сосудов, от которых остались теперьодни осколки, а ныне передо мной стоял священник с золотой чашей в руках, ивино в этой чаше превратилось в кровь жертвенного ягненка.