Ангелика - Артур Филлипс Страница 48

Однако — да, изредка ушедшие сверкали злобой. Смерть не выпарила из иных покойников ни гнева, ни ярости, напротив, они сгустились в сироп, что тек ныне в полупрозрачных венах, просачиваясь в подушки и пишу живых. Эти духи приближались к живому, глядя на него в бешенстве, пока тот не падал спиной вперед с лестницы.

Они указывали на нож, пока живой не перерезал по их велению собственную глотку. Они запугивали бедняг до смерти — со зла или расплачиваясь по долгам из жизни, что не переставала в них гноиться. Но никогда, никогда они не касались живого человека. Им под силу было поднимать вещи и швыряться ими в живых — Энн видела тела, коим не находилось других объяснений, — однако дотронуться до живого, как, по вере Констанс, дух ныне трогал ребенка? Подобного не случалось.

Энн сидела на скамье, на фут-другой укрывшись в тени, и припоминала первый встревоживший ее подругу момент, что чуть не вписывался в последовательность вторжения: знакомый, но неопознаваемый запах, внезапно, вне связи с чем-либо напоивший дом, вонь, что опаляла глаза и самым непотребным образом окутывала кровать ребенка. Сама детская сопротивлялась, не желая впустить мать в себя, дверь заклинило, словно ее держали с темной стороны, ручка была холодна на ощупь. Все это классически сочеталось с призраками и манифестациями. Любому здравомыслящему человеку придраться тут не к чему. Среди других ранних признаков: женщина начала просыпаться еженощно в один и тот же час. Многие годы служивший обставленным по ее прихоти дворцом, дом внезапно принялся буйствовать и будоражить ее, круглые сутки внушая беспокойство. По ту пору, однако, никто не ощутил ни прикосновения. Перейти эту границу было немыслимо, и оттого, сложив все впечатления от Констанс, Энн не разуверилась в диагнозе, поставленном днем ранее: самосохранение под маской призрака.

Многообразие симптомов тем не менее позволяло снабдить прелестную клиентку обширным прейскурантом помощи. Неизменно пополняемое довольствие дамы покроет траты на обряды выселения и разнообразные действия, призванные унять нервы и породить приятную иллюзию перемен к лучшему, без коей домашнее просвещение было бы неполно. Порошки и рецепты, отношение к властителю и хозяину — все эти сильнодействующие средства тщетны, если их не подкрепляет научный спиритизм. Между тем Энн и Констанс проведут многие часы за разговорами и трудами, оценивая Норину готовку и супружеский погреб; долгие дни в огромной, теплой гостиной, рука об руку; Энн станет развлекать даму, пока та не ответит смехом, и Констанс досконально овладеет наукой успокоения своего итальянского мучителя. (Он будет желать ее по-прежнему, невзирая на соли и алкоголь в крови. Перенаправить всю его жажду невозможно. Супруге следует обучиться насыщать его меньшим, нежели то, чего он алчет. Энн станет проводником Констанс и в этом вопросе, пусть при мысли о его косматых лапах на ее гладкости наставница поджимала искривлявшуюся в отвращении губу.)

— Дражайшая моя Констанс, — сказала Энн, поднимаясь, дабы поприветствовать подругу и положительно прелестную крохотную испанскую инфанту. — Ненаглядная Ангелика, конечно же. — Энн приняла исполненный грации книксен и поглядела вослед девочке, что унеслась на зеленую площадку перед скамейкой, охваченной полукольцом дубов, — Она верна своему имени. — Она повернулась к клиентке, взяла ее за руку. — Посидите со мной, ибо я почти всю ночь провела без сна, ломая голову над тем, как справиться с вашими трудностями наилучшим образом.

Досадно было обнаружить, что Констанс подвержена непостоянству, совсем как скучная жена любого мелкого клерка: еще одна подруга на грозовой час! Будучи поглощена предисловием, она ерзала и бормотала, перестав быть той милочкой, коей Энн помогла достичь ясности днем ранее, и взамен изображала недостоверно светскую даму, что уже извещала прислужницу о предрешенной отставке; Энн не нужно было даже прислушиваться, столь типической была сия речь: миновавшая ночь принесла успех, но вместо того, чтобы узреть в нем доказательство силы наставницы, Констанс заключила — превратно, предсказуемо, — что не нуждалась в советах Энн изначально. Засим пришел черед лепета о расторжении уговора, снисходительных предложений выплатить Энн (предположительно неоправданный) гонорар, запинок и вялых извинений. Энн все это уже слышала и знала: просьба о большей помощи таилась под маской заявления о том, что помощи не требуется вообще никакой. Она привыкла отклонять переоценку второго дня и направлять внимание клиентки в иное русло, дабы та глубже прониклась собственным затруднением и значительностью Энн, но никогда еще вероотступничество не оборачивалось такой досадой.

Уязвленная Энн также не могла припомнить, когда жалела заикающуюся клиентку, но милая Констанс заставляла себя улыбаться, и ее отчаянная игра трогала до глубины души. Сколько энергии ей пришлось истратить, дабы отрицать ныне все ею виденное, всю сердечную боль ее наважденного дома, дабы сидеть опустив глаза, выдавливая из себя смех, не смех даже, но визгливое, натужное хихиканье, что искажало естественную и прекрасную ауру приглушенной скорбью живости.

Энн ни словом не помогла фразерствовавшей Констанс. Мятущийся должен сражаться в одиночку, тем яснее и скорее уразумеет он ничтожность своей дрожи. Несомненно, вечером накануне, проводив Энн, Констанс почувствовала, что избавлена от страха и стесненности.

Наконец выговорившись, она приняла последующее облегчение за искоренение исходного затруднения. Кон станс явно провела вечер, размышляя над тем, сколь она нелепа, и когда ночью ничего не произошло (либо содействие Энн уже на первой стадии обернулось успехом, либо враг предпочел тактически отступить), Констанс решила, что не излечилась отчасти, но, вернее всего, никогда и не страдала.

Смехотворная речь доковыляла до завершения.

— Удивляюсь, не сошла ли я с ума, — предложила Констанс в качестве уступки: обычное плачевное желание наважденной.

— Бредите ли вы философической путаницей перед кошками, что восседают на подоконниках? Пристаете ли к людям на улицах, оповещая их об их фатуме? — Энн вздохнула. — Вы не сошли с ума, но воистину опасно схожи с дурочкой. Вчера вы мне таковой не казались.

Слабосильные оправдания прорезались и усохли; Энн невосприимчиво молчала. Разумеется, Констанс возместит любые уже понесенные расходы.

— Надеюсь, вы понимаете, о чем я, — начала она.

Энн повернулась к заблудшей подруге:

— Мы, само собой, должны быть довольны спокойствием прошлой ночи, однако не следует торопиться и делать незрелые выводы. Многое нам неизвестно. Вчера я узнала кое-что о здании, о вашем доме, и освежила в памяти кошмар Бёрнэмов.

Импровизируя на знакомую тему, Энн поведала старую историю Бёрнэмов, прибавляя к ней — как художник выбирает подробности, кои с наибольшей вероятностью воздействуют на смотрящего, — изобретенные наспех элементы, дабы помочь Констанс уяснить ее ситуацию.

Влияние сказки о четырехлетней девочке Бёрнэмов, мучимой вспышками гнева, что были порождены тайнами ее отца, проявилось зримо и поспешно, куда поспешнее, чем в прошлые разы; Констанс, надо полагать, лелеяла надежду именно на такие раздражитель и нейтрализатор.