Призраки осени - Юрий Некрасов Страница 48

Рэндж не заметил, как Кэтрин растворилась среди карликов, но когда это произошло, одиночество рикошетом пробило ему голову.

В сущности, ничего не изменилось. Только дочь говорила теперь, как карлики, ковыляла в точности, как они, одевалась в их одежду, даже хохотала с той же интонацией. Они порвали ее, надели, присвоили, каждый – свою частичку. Кэтрин ругалась, как Кобольд, свистела, как Лейна, поправляла юбки, как близняшки Мейдж, сплевывала, как конный гимнаст Луандр. И она продолжала игнорировать отца, что бы тот ни делал.

Однажды Ньютон застал дочь у бочки со спрутом. Девочка крутила окуляр и выстукивала по темному дереву замысловатый ритм. Рэндж окликнул ее. Кэтрин обернулась и быстро спрятала руки за спиной. Равнодушие выровняло ее лицо. Кэтрин демонстративно смотрела мимо.

Она попыталась уйти. Ньютон поймал ее за руку. Кэтрин вырвалась и гневно фыркнула. Тогда Рэндж влепил такую затрещину, что Кэтрин швырнуло на песок, а звон раскатился по вольерам, отозвавшись в бочке басовитым гулом. Ньютон смотрел на свою руку, и его переполняло облегчение. Наконец-то! Снова вместе! Семья!

Кэтрин копошилась на земле, но не могла встать.

Рэндж придавил ее ноги, схватил за плечи и начал трясти, будто надеялся выколотить из дочери всю дурь. Голова Кэтрин беспомощно моталась. В кудри набилась солома и мелкий мусор. Губы вздрагивали, но голос сидел тихо, не показывал головы и даже не сдавался стоном.

– Почему? Почему? Почему? – сквозь зубы рычал Ньютон. – Почему ты говоришь с ними, а не со мной?!!

Неожиданно тело Кэтрин напряглось. Окаменело. Рэндж перестал трясти, но держал крепко. Она повернула голову, поднесла к губам ладонь и смачно плюнула на нее, после чего старательно и сильно – Рэндж пытался вырваться, но Кэтрин схватила его второй рукой за пояс и не отпускал! – вымазала все лицо Ньютона слюной. Раскинула руки и упала на спину. Отдалась.

Дочь смотрела в глаза отцу и не отводила взгляда. Ее губы тронула легкая, как бабочка, полуулыбка. «Меченый! – читалось в ней. – Прощаю!» С этого дня карлики тоже перестали говорить с Ньютоном. Все, кроме одного.

Они пришли под утро. С рассветом.

Сон Ньютона был крепок, да и что он сделал бы против двух десятков ловких, безудержных гномов, готовых на все ради своей Белоснежки?

Воду из бочки слили, но никто и не подумал счищать слизь с ее внутренних стенок. Днище пробили в трех местах: отверстия для ног и еще одно, чтобы не скапливались нечистоты. Руки сначала задумали сковать и вздернуть над головой, но плюнули и оставили так. Щиколотки замкнули снаружи ржавыми скобами, на каждую навесили по двадцатифунтовой гирьке. Саму бочку опоясали цепью, хвост которой перебросили через балку. Болтаться.

– Удивительный аттракцион! – зазывали сестры Мейдж и прыгали на руках, забрасывая тощие задницы себе на головы. – Не пропустите! Отшельник в бочке! Противоборство героя и морского чудовища!!! Всего два цента! Не проходите мимо!

Рэндж лишился речи.

Он сопротивлялся. Господь – свидетель! Ньютон раздирал глотку немыми воплями, засовывал пальцы себе в рот так глубоко, насколько позволяла рука, дыхание и рвота. Желудок скоро высох и свернулся улиткой. Пальцы ничего не нашли. Горло как горло.

Он пытался отодрать доски, но карлики дело знали и купили отменную мореную бочку, стиснутую лучшими обручами. Такая не пропускала наружу и капли воды. А теперь стала домом для одного беспутного папаши. Вместо окуляра карлики заботливо привинтили медный иллюминатор.

Когда набиралась толпа в две дюжины или более, всех запускали в темный зал. Прорехи в шатре пробивали сумрак пыльными колышущимися лучами. Конферансье Макабр, сгорбившись, прячась в тенях, злобно шипел на публику из темноты, пока та почтительно не умолкала. Он чиркал спичкой на очень длинной ножке и вскрывал полутьму глубокими огненными узорами, которые тянули хвосты к фонарю в его руках.

– Эта история, – каркал он, поворачиваясь спиной к зрителям, и тем казалось, что его горб шевелится, таит в себе второго карлика – наездника, накинувшего узду на горло Макабру и управляющего им. – Тянется более тысячи лет. – Он оборачивался к публике и выплескивал на них горящее масло из светильника. Толпа вскрикивала и отшатывалась, готовясь к боли, ожогам, катанию по полу и стряхиванию с себя пламени. Вспышка остывала в их глазах ярким шрамом на внутренней стороне век. Но все были целы. Огонь пощадил их.

– Я покажу вам того, кто должен прервать род Адамов, – Макабр раскидывал руки крестом, и в каждой ладони лежало дивное, светящееся яблоко. Карлик раздувал грудь. Он стоял, широко расставив кривые ноги. Его лицо источало восторг, истинное наслаждение моментом и ролью – проводник высших сил.

– Это не Змей, искусивший Еву. Но! Сам Сатана послал его к колыбели Иисуса, дабы он пожрал младенца! – яблоко из левой руки падало на пол и подкатывалось к массивному постаменту, скрытому плотной тканью. Матушки закрывали глаза детишкам, но сами вытягивали шеи в сторону мрачного предмета, одновременно похожего на алтарь и надгробие. Сквозь покровы начинал сочиться липкий зеленый свет. Кобольд лупил Фан Ригала тростью и требовал, чтобы тот отрабатывал свой хлеб по чести, а не за премию. Свет должен походить на жидкий огонь!

Уже на этом месте некоторые впечатлительные особы начинали красться из зала. Но большинство покрепче прижимало к себе детей, стискивало трости, зубы или сиденья стульев и ожидало встречи с Ужасом. Тот не задерживался.

Ткань срывало резким порывом ветра. В огромной стеклянной посудине – Кобольду пришлось раскошелиться на аквариум, но эффект стоил того! – медленно качала щупальцами тварь. Она висела спиной к зрителям. Но ее панцирь, раскачивающийся хвост и громадная голова вызывали у публики предсказуемую реакцию. Толпа шумно вдыхала… И тут существо распахивало руки! За кулисами лупили деревянными молотами по двум листам жести. Купол взрывался соленым дождем – у спрута работала вся труппа, кроме Мэкки-Даджера с его обезьянкой-предсказательницей и брадобрея Флюрта, – эти без всякой твари зарабатывали цирку звонкую монету. Публика надрывалась кашлем и криками. Кто-то падал наземь. Дрожащие руки неистово крестили воздух, а губы одновременно с этим шептали наговоры и плевались в Нечистого.