Болото - Марьяна Романова Страница 47

– Посмотри на небо, от луны огрызок остался! – строго сказала старуха. – Кто ходит в лес по такой луне. Тебе надо полную дождаться.

* * *

Собирались девки тайно на поляне у речки, костры майские жгли. Луна полная по реке плывет, да не уплывает; воздух днем уже солнцем согрет, а к ночи кожу голую морозит.

На поляне густо пахло жженой полынью и сосновыми щепками, девки хохотали да через костер прыгали, а потом каждая к огню лицо склоняла и слова запретные пламени шептала. Слова те, в пепел обратившись, улетали к небу. Одна слишком низко наклонилась – ей брови и ресницы опалило, ни одного словечка выдавить не успела – вот визгу-то было!

Одна из тех девиц давно полюбилась местному пастуху. Он даже свататься приезжал, но девушка только над ним посмеялась. Но не отступил от своего пастух, он думал – время все расставит, привыкнет девчонка, слюбится. Молодая она совсем еще была, тем летом ей должно было исполниться пятнадцать.

Однажды заметил пастух: невеста его неназванная по ночам тайком куда-то уходит, крадется огородами. В одну ночь он собрался и девку выследил, застал шабаш у реки. И сперва залюбовался – пляшут голые, не стыдясь, и кожа их в свете костра так красиво золотится. А его любимая – лучше всех, ноги крепкие, грудь тяжелая, пшеничные завитки в подмышках и паху, влажные от пота. А потом одна из девиц, самая старшая, носом повела, как животное, и сказала:

– Чужой среди нас! Вон там он, в траве прячется!

Пастух ничего сделать не успел, девки его поймали, раздели, на землю опрокинули. Он отбиваться пробовал, но их много, и руки у них оказались не по-женски сильными. Распяли беднягу на земле – руки придавили и ноги, смотрят в лицо и куражатся.

– Ну, что с этим сделаем?

– Давайте свяжем его и в реку бросим! Никогда не найдут.

– Молодой какой – в речку жалко… Но наглый – испортил нам праздник.

– А мы ему кишки выпустим и к дереву так привяжем – лисицы соберутся и заживо его съедят!

– Или заколдуем его – памяти лишим и полусобакой сделаем! Будет голым на четвереньках по деревням скакать, лаять и народ пугать, пока его кто-нибудь не пристрелит!

Самая старшая – та, что его заметила, склонилась над ним совсем низко – так что ее волосы щекотали обнаженную грудь пастуха. Лет ей было уже под пятьдесят. Тело ее сохранилось молодым, а вот лицо разлиновали морщинки. Она была похожа на цыганку – блестящие черные глаза и нос крючком. Она принюхалась к сбившемуся дыханию пастуха.

– Молоком пахнет… Жалко мне его. Возьму я его себе, тело тешить, – и уселась сверху на пастуха. Потянулась бесстыдно, бедрами по его ногам елозит.

Пастух пробормотал:

– Не буду я с тобой, отстань! Невеста у меня есть.

– Эта, что ли?! – визгливо расхохоталась крючконосая. – Настя, выходи, признавайся – твой женишок? Если твой, мы его отпустим!

И девушка, которую пастух не первый год глазами провожал, тоже смеялась, глядя в его лицо, и отвечала:

– Нету у меня никакого жениха, знать я его не знаю. Делайте с ним всё, что душе угодно.

– Вот видишь… – Цыганистая женщина его по носу легонько щелкнула. – Ты в глаза мне, милый мой, смотри! Не отрывай взгляд! Тогда тебе даже понравится.

У пастуха и не получалось взгляд оторвать – как будто бы околдовала его та женщина. Глаза ее на половину неба разрослись, из малиновых губ парок поднимался, хотя ночь не такой уж прохладной была, отсветы пламени плясали на ее впалых щеках, а ее крупные ноздри раздувались как у лошади. Она прыгала на нем, и пусть это было сладко – на грани присутствия бога, – но пастух чувствовал, как с каждой секундой силы его покидают и отходят той женщине.

Ему становилось трудно дышать, а она как будто бы на глазах молодела, ее птичий профиль теперь смотрелся почти нежным, из черт ушла резкость. У пастуха голова болела так, словно в ней змеи гнездо устроили. В конце концов, силы покинули его, звезды заплясали перед глазами, а лицо мучительницы стало мутным.

Когда он пришел в себя, солнце уже встало, и был он на той поляне один. До костей продрогший, голый и слабый. Одежда нашлась неподалеку – была аккуратно сложена у еще теплого пепелища. Еле добрел пастух до своего дома, рухнул на кровать, спал три дня и три ночи. А потом оправился, вышел в люди – посеревший и худой, и сразу любимую свою, Настю, увидел. Та мимо прошла – не посмотрела даже. И такая злость его с головой накрыла, что пошел он и все рассказал деревенским про ведьм. Имена их назвал.

Все пастуху поверили, потому что про ту крючконосую цыганистую женщину давно молва по деревням ходила. К судье обращаться не стали – изловили девок, на которых пастух указал, заперли в сарае, а пока те плакали, о пощаде молясь, вырыли за деревней огромную глубокую яму. Потом всех пленниц к ней привели и велели молиться, и все они, рыдая, клялись, что ни при чем они, оговорил их пастух. И только крючконосая молчала, а перед тем, как ее вместе с другими в могилу общую столкнули, посмотрела в глаза пастуху и сказала:

– Вот, значит, как ты отблагодарил меня за любовь мою. Но знай, что и я в долгу не останусь. Какую смерть мне и сестрам моим приготовил, такую и сам однажды примешь.

Ее вилами подтолкнули в яму. Так всех девушек живьем и зарыли, а сверху положили огромный камень – уже три века с тех пор прошло, а он на том месте все так и лежит, никто его трогать не осмеливается. У места того нехорошая слава – говорят, по ночам там хоровод полупрозрачных дев танцует, а если кто посмотреть на них осмеливается, те его мертвыми руками к земле прижимают и соки жизненные из него пьют.

Легенда о пастухе тоже много веков после смерти его жила: говорят, прожил он после той ночи еще два года, женился на хорошей девушке, и вот однажды молодая жена обнаружила его мертвым. Никто так и не понял, что произошло – молодой крепкий мужчина, на боли никогда не жаловался, просто однажды вечером уснул, а утром его нашли остывающим со стеклянным взглядом.

Похоронили пастуха, как положено, и несколько дней после похорон все, кто мимо кладбища шел, слышали из-под земли глухие стоны, которые становились все тише и слабее. Даже кто-то решил – заживо похоронили беднягу. Другие – спорили. В итоге, когда на пятый день гроб все-таки подняли из-под земли и вскрыли, пастух был мертв, только вот вся крышка гроба была ногтями исцарапана и лежал он в гробу том лицом вниз.

Мало об этом пишут, но историй много было по всей стране – расправлялись с колдовками в деревнях, и в наши дни такое иногда случается.

Когда-то давным-давно

В деревне секретов нет – как будто бы дрозды и сойки на хвостах новости из дома в дом несут. Стоит пошептаться с кем-то, а на следующее утро уже всем об этом известно. И об Аксинье слава пошла. Сначала невнятный слушок – мол, рехнулась девка, колдовать начала, позор какой. Потом кто-то признался: зуб болел, Аксинья травок каких-то дала, и все прошло, как по волшебству. А другие рассказывали: знает она секрет, как рану быстро затянуть.