Тварь 2. Сказки летучего мыша - Виктор Точинов Страница 43

Ну что тут мог рядовой Ибарос сделать? Лишь откозырять и отправиться откапывать из-под обломков личные вещи да перетаскивать в новую клетушку, на сей раз на первом этаже. Причем поселился там Хосе вновь в компании эсэсовца – теперь Пауля.

Всю ночь парень не мог уснуть – лежал, ворочался. Думал то о Марии, то о секретной операции. О Марии, надо сказать, – чаще.

Прошло два дня – об операции ни слуху, ни духу. И через три, и через четыре дня, – то же самое. Похоже, переоценил Кранке свои силы… Из апартаментов оберштурмбанфюрер две с лишним недели не показывался, зато доктора туда зачастили. А без вызова к нему не пойдешь, отчета не потребуешь…

Пауль был чином выше, чем покойный Отто, – шарфюрер. Вроде фельдфебеля, значит. (Хотя, конечно, эсэсовскому фельдфебелю и лейтенанты-испанцы первыми козырнуть зазорным не считали.) И по характеру оказался другим – парнем веселым и общительным. Одна беда – по-испански знал еще меньше слов, чем Хосе на немецком. Особо не пообщаешься… Даже если и набрался бы рядовой Ибарос смелости расспросить: почему сидят они вдвоем в «замке» безвылазно, чего ждут, к чему готовятся, – все равно ничего толкового не вышло бы. И Хосе ничего не спрашивал.

Марию тоже увидеть больше не удавалось. В ее двух комнатах перекрытия уцелели – и жила она по-прежнему на втором этаже. По крайней мере, ежедневные рейды туда двух зсзсовцев не прекратились.

От тоски и безделья разные мысли в голову Хосе приходили. Например: а ну как помрет оберштурмбанфюрер, не выздоровеет? Война эта дурацкая рано или поздно закончится, и они с Марией…

Но Кранке не умер.

На третью неделю своего затворничества вновь появился – уже без повязки, ходит твердо, уверенно… Словно и не был ранен.

Появился – и первым делом рассорился с Команданте. Иначе говоря – с командиром дивизии генералом Инфантесом.

* * *

Начальственная ссора произошла на первом этаже, в библиотеке. Наедине, понятное дело, без свидетелей.

Но, начав беседу достаточно тихо, оберштурмбанфюрер и Команданте под конец повысили голоса настолько, что наружу кое-что вырвалось. Говорили они вперемежку, то по-испански, то по-немецки – оба собеседника владели двумя языками в совершенстве.

Часовой, стоявший на посту неподалеку, на площадке парадной лестницы дворца, понял финал разговора с пятого на десятое. Может, кое-что и присочинил, потом рассказывая паре-тройке приятелей. Те тоже могли дать волю фантазии, пустив слух дальше…

В общем, когда история достигла ушей Хосе, звучала она достаточно странно: дескать, оберштурмбанфюрер требовал от Команданте ни много ни мало – не то отменить, не то перенести грядущий праздник: годовщину Освободительной войны. У генерала, понятно, идея Кранке ни энтузиазма, ни понимания не вызвала. Да и в самом-то деле, какое эсэсману дело до их праздника? Между прочим, день рождения вашего фюрера испанцы тоже праздновали – уважьте и вы союзников.

Так оно всё было или иначе – неизвестно. Но отношения у эсэсмана с Команданте испортились – совершенно точно. Даже обедали порознь. Генерал, как и прежде, на первом этаже, в столовой – а Кранке наверху, в своих апартаментах.

Хосе, которому вконец опостылела неопределенность его положения, понадеялся: может, теперь его заберут от оберштурмбанфюрера? Обратно в роту охраны? Может, отменилась загадочная операция?

Зря понадеялся. Все осталось в жизни парня, как и было. Еще десять дней протянулись липко и медленно. Но – что-то назревало, что-то висело в воздухе. Словно жарким июльским вечером – на небе еще ни тучки, но чувствуешь: быть грозе… И Пауль, сосед Хосе, похоже, почувствовал. Или же имел больше информации о планах своего начальника.

Грянуло в ночь на 19 июля…

* * *

– Пошли, – потянул за рукав Пауль, ненадолго отлучившийся, а теперь вернувшийся.

Хосе немецкое слово понял, но удивился: куда? Зачем? Сегодня в честь праздника начальство расщедрилось на двойную винную порцию, и слегка разомлевший рядовой Ибарос наладился было после ужина полежать, отдохнуть, подумать о Марии…

Но шарфюрера не узнать. Жесткий, собранный – казалось, тронь и обрежешься. Мундир застегнут на все пуговицы, на голове каска, на шее автомат, из голенищ сапог торчат два запасных магазина. На поясе три гранаты и штык-нож…

Хосе похолодел: похоже, дождался. Давно обещанная операция…

– Куда, зачем? – спросил он со слабой надеждой: а вдруг ошибка? Вдруг Кранке решил выставить вокруг «замка» дополнительных караульных? Как-никак сегодня должно прибыть высшее немецкое начальство…

Пауль то ли не понял, то ли не желал отвечать – стоял, широко расставив ноги, положив руки на автомат: молча смотрел, как поднимается, обувается и застегивает мундир рядовой Ибарос.

Лишь бы не на кладбище, лишь бы… – билось в голове у Хосе. Именно так – как Пауль сейчас – были экипированы эсэсманы из свиты Кранке во время достопамятной ночной прогулки.

Коридоры особняка оказались пустынны, ни одного человека Пауль и Хосе не встретили. Из зимнего сада доносился шум голосов, затем послышались аплодисменты, – Команданте вручает награды, понял Хосе, хоть особо и не вслушивался: гадал, куда и зачем ведет его Пауль.

К выходу эсэсовец не свернул. Прошагал дальше, к неприметной лесенке в дальнем конце коридора. Лестница вела в подвал. В ту его часть, что облюбовал для своих непонятных дел Кранке. В закутке, где начинались ступени, была здоровенная, с закругленным верхом ниша в стене – явно для статуи или для вазона с цветами. Но ни статуи, ни вазона там не оказалось. В нише стоял эсэсовец – на вид брат-близнец Пауля: так же вооруженный и экипированный, с таким же напряженным лицом. Обменялся несколькими лающими словами с провожатым рядового Ибароса – и они пошли дальше. Вернее – вниз.

…Подземелье разительно отличалось от того, в которое Хосе доводилось спускаться при бомбежках. Неизвестно, чем тут занимались давние владельцы «замка»… Едва ли чем-то хорошим. Иначе зачем штукатурить стены и полукруглые кирпичные своды и изображать фрески самого гнусного вида: черти и позеленевшие мертвецы, скелеты в рыцарских доспехах, странные люди со звериными мордами и странные звери с людскими лицами…

Впрочем, нарисовано было хорошо.

Рядовой Ибарос слабо разбирался в изящных искусствах, но и он понял – художник имел-таки немалый талант. Впрочем, его творениям это помогло мало – судя по оставшимся на стенах следам, когда-то фрески начали уничтожать, отдалбливая штукатурку. Но, похоже, быстро бросили, прискучив монотонным занятием.

Подвал освещался десятком чадных факелов, укрепленных на стенах в специальных держателях. В колеблющемся свете казалось, что мертвецы и скелеты шевелятся, дышат, наблюдают за живыми. В углах таился мрак.

И оттуда, из темноты, прозвучал знакомый голос:

– Нравятся картинки, сеньор Ибарос?