Богиня пустыни - Кай Майер Страница 42

— Ты спасла мальчика от сожжения.

Некоторое время она пристально смотрела на него без всякого выражения на лице. Затем вернулась и села на свое место.

— Почему ты не рассказал женщинам об этом?

— Ты в этом уверена? — спросил он хитро. — Я и не знал, что ты понимаешь наш язык.

— Я и не понимаю. Я… — Она замолчала, сообразив, что он направил ее мысли в другом направлении. — Это только мое впечатление. Женщина была добра к малышу. Такого бы не случилось, если бы она знала, что он из себя представляет.

— Возможно, это так и было, — таинственно заметил Кваббо. — Однако ты знала это, не так ли? А почему? Потому что ты неосознанно приложила усилия, чтобы понять меня. Ты была настолько обеспокоена участью малыша, что смогла почувствовать, что я сказал женщинам. Великие шаманы владеют этой способностью.

— Но это же смешно. Я из Европы. Там не бывает никаких шаманов.

— Почему ты так в этом уверена?

— Я чужая в этой стране. Я не знаю вашу культуру, я верю в иных богов. Я даже думаю не так, как вы.

— Это все не имеет ничего общего с твоим талантом.

У нее исчерпались все аргументы. Было мало благоразумных доводов в пользу утверждения Кваббо, но столь же мало их противоречило всему сказанному. Это было похоже на то, как убежденного атеиста пытаются обратить в христианство.

— Почему ты последовал за мной в Виндхук? — спросила она наконец. — Ты был в группе охраны или?..

К ее удивлению, на мгновение он опустил глаза. Ей в самом деле удалось смутить его? Но он снова резко поднял голову — в его взгляде блестела усмешка.

— Ты можешь узнать это, — сказал он, — если действительно этого хочешь. Ответ ты найдешь в себе.

Почти такие же слова использовал Адриан. Слушайте голос у себя внутри. Постепенно она начинала чувствовать себя жертвой какого-то тайного заговора. Здесь каждый, вероятно, полагал, что знает ее лучше, чем она себя.

Но внезапно в ней возникло что-то, какое-то знание, которого секунду назад еще не существовало. Знание — и уверенность.

— Ты наблюдал за мной, — тихо сказала она, — когда Тит водил нас с детьми на экскурсию. Ты почувствовал во мне что-то — что-то из этого… таланта. Ты хотел поговорить со мной, поэтому ты пришел в мою комнату и потом отправился за мной в Виндхук.

— И да и нет, — проговорил Кваббо. — Но ты делаешь успехи. Ты больше не противишься тому, что есть в тебе. Это хорошо. — Он одобрительно кивнул ей, словно просил продолжать исследования. — Все, что ты сказала, правда. За одним исключением: я никогда не был в твоей комнате, и это тоже правда. Но ты тоже являлась мне той ночью. Возможно, тебе не было об этом известно, но ты обратила на меня внимание в тот день на руднике. Так же, как я почувствовал твой талант, ты почувствовала мой. Поэтому мы встретились во сне.

Она вспомнила об окне, через которое никто бы не смог проникнуть в комнату, о дважды повернутом ключе в дверном замке. Она уже тогда решила, что ее ночной посетитель — это не более чем сон.

Кваббо, сказал он, на твоем языке значит «сон». Чем дольше она размышляла над всем этим, тем больше запутывалась.

— Я ничего не понимаю.

— Конечно, ты понимаешь. Только ты все еще сопротивляешься. Но это изменится. Вероятно, уже скоро. Тогда ты будешь готова к тому, что произойдет.

— Что ты имеешь в виду?

— Имей терпение. Сначала научись идти по пути, прежде чем подумаешь о цели.

О чем он говорил? Путь, цель, то, что произойдет… С нее хватит, теперь уже окончательно.

Она хотела резко встать и покинуть хижину, как вдруг снова вспомнила о ребенке.

— Что будет с малышом? — спросила она. — Он здесь в безопасности?

— Это человек-гиена, — ответил Кваббо, словно не требовалось никаких дальнейших пояснений.

Озноб охватил ее с головы до ног.

— Значит, вы его убьете?

— Нет, пока никто не узнает правду. Я никому не скажу об этом. — Он пожал плечами, жест беспомощности. — Но ты не знаешь людей-гиен. Участь мальчика предрешена. Он станет человеком-гиеной, когда почувствует голод. Такое происходит не впервые.

— Ты действительно веришь в то, что существуют люди, которые превращаются в животных? — Ей тотчас ударил в нос острый запах аммиака, исходящий от мыла. Он вызывал жжение в носу и в горле.

— Человек-гиена никогда не показывает свое истинное лицо в присутствии своей жертвы, — пояснил Кваббо. — Если бы он показался тебе в своем животном виде, он никогда не смог бы позже съесть тебя. Поэтому он обнаруживает свою настоящую сущность только в тот момент, когда разрывает тебе горло. Это закон богов, которому следуют также и люди-гиены. Если они не голодны, они любезны и приятны на вид. Но если они показывают тебе свое лицо гиены, то с тобой покончено. Тебя удивляет, что он появился перед тобой в образе безвредного ребенка, а не монстра?

— Он и есть безвредный ребенок!

— Это покажет будущее. Редко удается поймать человека-гиену. Почти все истории, которые я слышал о них, плохо заканчивались для охотников. На них всегда нападают и съедают.

— Теперь я действительно хотела бы попасть домой.

Он невозмутимо кивнул.

— Как хочешь. Я рад, что мы поговорили друг с другом. Подумай над тем, что я тебе сказал. Задай себе некоторые вопросы. Проверь себя.

— Да… Да, разумеется, — промолвила она, запинаясь, и поднялась. — Удачи тебе, Кваббо.

— До встречи, — попрощался он и посмотрел ей вслед. — До встречи, Сендрин Мук.

Взгляды женщин следовали за нею до тех пор, пока она не покинула поселение санов, только тогда они вернулись к своей работе. Начался легкий моросящий дождь, который жадно поглощался высушенной землей саванны. Когда Сендрин еще раз обернулась, она увидела, что саны обратились лицами к небу, их губы безмолвно шевелились.

* * *

— Извините, — проговорил голос у нее за спиной. — Извините, пожалуйста.

Сендрин как раз пересекала улицу перед вокзалом, когда ей стало ясно, что обращаются именно к ней. Она раздраженно повернулась.

На деревянной веранде, устроенной перед четырьмя маленькими магазинами, стоял старый белый мужчина. Ему наверняка было более шестидесяти лет, и Сендрин бросилось в глаза то, что он держался за опору навеса. Его штаны и жилет были черного цвета, из-под жилета выглядывала светлая рубашка. У него были белые, сверкающие серебром волосы. За его левым ухом торчал карандаш.

— Простите меня, моя госпожа, — сказал он. Дождь в течение последних минут усиливался и покрывал морщинистое лицо старика влагой. — Не сочтите меня, пожалуйста, назойливым. Не найдется ли у вас свободной минутки для меня?