Все лики смерти - Виктор Точинов Страница 42

– Ничего, – утешил Георгий Алексеевич, – в первом бою часто случается: давит боец на спуск, давит, а с предохранителя так и снял… Ладно, держи свой агрегат. Мне с ружьем сподручнее. Ты зачем притопал-то?

Николка не стал скрытничать – объяснил, к кому и зачем.

– А-а-а… Сотовая не работает, ни один оператор. А так сходи на тот конец, глянь, что и как. Вчера поселок обходил, все в порядке у них было, бабулю видел… Но времена такие, что… В общем, сходи. Потом возвращайся, расскажешь. Дом мой знаешь?

– Вон тот, с зеленой крышей?

– Нет, соседний, с пластмассовой совой на столбе… Приходи, я сейчас путь к реке разведаю, потом тебя на своей лодке в Лесобиржу перевезу. И сам с мужиками вашими потолкую… Надо отряд собирать, оборону налаживать, в одиночку по домам сидеть – все сдохнем. Возвращайся, жду.

Николка пошагал дальше. Как-то уверенно он себя почувствовал после разговора… Мысль, что отца у него, скорее всего, больше нет, Николку не печалила. Отца он не любил. Даже не уважал, Свиридыч и тот заслуживал большего уважения. А этот… Пьяный ублюдок, вечно распускающий руки. И Николке доставалось, и матери, и двум сестрам – тем не только оплеухи прилетали, но и кое-что похуже…

Сдох так сдох. Никто плакать не будет.

Он шагал легко и быстро. Безлюдье, получившее свое объяснение, больше не пугало. Пила казалась в два раза легче. Николка, отойдя подальше, не удержался, дернул шнур – завелась с пол-оборота. Теперь уж он не оплошает, если встретит другого зомбяка, коллегу того гастарбайтера, к примеру… А потом они организуют отряд. И будут зачищать свою землю от мрази, которой нет места под одним солнцем с живыми.

Ларискин дом был тих, участок пуст. Все правильно… А вот дверь… Николка замер на низеньком крыльце, не решаясь сделать последний шаг. Дверь была не просто не заперта – приоткрыта, виднелась щель в пару сантиметров шириной. Как же так…

Он потянул дверную ручку на себя, прислушался. Ни звука. Николка чувствовал, как по лицу катится пот, ладони тоже вспотели, пила стала тяжеленной и неудобной…

Позвал тихонько Ларису, потом погромче. Потом почти крикнул. Тишина… Спят?

Надо было входить. И лучше всего – с заведенной пилой. Лучше показаться дураком, чем…

Он все понимал. Но не смог дернуть за шнур. Уговаривал себя, убеждал: какая-то случайность, выскочили к соседям на минутку, сразу обе, и Лариса, и бабушка, или одна Лариса, бабка глуховата и могла не услышать его оклики.

Минута сменяла минуту, и обманывать себя становилось все трудней. Никто отсюда ненадолго не выскакивал. А вот заскочить кое-кто мог…

Все-таки он шагнул за порог с незаведенной пилой. Выбрал промежуточный вариант – держался за шнур стартера, готовый дернуть его в любое мгновение.

За дверью находилось небольшое помещение, некий гибрид сеней и кухоньки – готовили здесь в дождливую погоду, в хорошую – на улице.

На полу, возле тумбочки с электроплиткой, лежало тело. Кто?! В следующий миг узнал безрукавку Марии Федоровны, разглядел седые волосы… Долго приглядывался – тело не шевелилось.

Если сюда заскочил зомбяк, тот самый или другой, и у входа занялся старушкой, Лариса ведь могла выскочить, убежать, спастись, и сейчас…

В глубине дома послышался слабый звук. Или почудилось? Пот катился уже не просто каплями, Николка чувствовал, как по спине, под рубашкой, сбегали натуральные струйки. И в глаза пот тоже попал, сразу защипало, навернулись слезы.

Он постоял, проморгался. Затем набрался решимости и резко пнул вторую дверь, ведущую в жилую часть дома.

Тут же шагнул назад, всмотрелся в дверной проем. Никого… Но значительная часть комнаты оказалась вне поля зрения.

Он просунулся в дверь медленно-медленно, осторожно. Словно хитрая мышь, пытающаяся своровать сыр из мышеловки, не захлопнув при этом ловушку.

Занавески были задернуты, но летние, легкие, пропускавшие достаточно света. Знакомый силуэт на фоне окна он разглядел.

«Лара!» – хотел позвать Николка, с пересохших губ сорвалось что-то невнятное и еле слышное.

Лариса обернулась к нему.

Огромные, выпученные глаза он увидел сразу. Но мозг категорически не желал признавать увиденное: при таком освещении может примерещиться что угодно…

Он еще уговаривал сам себя, а пальцы уже нащупали шнур стартера. Лариса быстро приближалась. То, что недавно было Ларисой.

Ему хотелось закричать, дико заорать от несправедливости происходящего: так не бывает, так не должно и не может быть, зомби может стать кто угодно, но не она, ведь они… ведь у них…

Он дернул шнур стартера, но…

…ведь у них вся жизнь впереди…

…но пластиковый оголовок шнура выскользнул из потных горячих пальцев. А в следующий момент Николка почувствовал на лице и на шее пальцы, другие – ледяные, неимоверно сильные, хотя прежняя Лариса была девушкой хрупкой.

Пила грохнулась на пол. Он пытался оттолкнуть, отодрать от себя это. Ничего не получилось, из разодранной щеки лилась кровь, из шеи тоже, Лариска всегда гордилась своими ухоженными ногтями, длинными, острыми – кошачьими, как она говорила…

Он наконец заорал во весь голос. И одновременно закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкую окровавленную пасть и бельмастые выпученные глаза. Он не хотел умирать, глядя на такую Ларису.

Позже, когда он почти потерял сознание от кровопотери и не имел уже сил сопротивляться, в голову пришла бредовая и неуместная мысль: прошлым летом, только-только познакомившись, они вместе читали вслух Грина, страницу он, страницу она, им было хорошо, и он предложил, прочтя концовку очередного рассказа: а давай как они, чтобы вместе и умереть в один день; не всерьез предложил, разумеется, – дурачились, болтали, что в голову придет, но она засмеялась и согласилась: давай, конечно же, это здорово – смерть им казалась чем-то бесконечно далеким… И вон что вышло. Они умерли в один день, вернее одна умерла, а второй вот-вот… И вполне возможно, будут теперь вместе. Пока кто-нибудь не поставит точку кувалдой или зарядом картечи.

Он хотел рассмеяться – безрадостно, горько. Сил не хватило даже на это, красная бездонная тьма подступала, засасывала, и очень скоро все для Николки закончилось…