Мертвые из Верхнего Лога - Марьяна Романова Страница 41

О, как она кричала!

«Мы могли бы поехать в Париж! Как ты мог взять отпуск, не посоветовавшись со мною?! Я хочу вернуться в Москву! Немедленно!»

Марку как-то удалось ее успокоить. Он прижал ее к себе и зажал рот ладонью. А потом развернул к подоконнику, задрал юбку и любил ее так, как ей нравилось — грубо, как первобытный самец. Виктория сочла качественный оргазм достаточным основанием, чтобы потерпеть еще одну ночь. А затем и еще одну. Но Марк продолжал вести себя странно. Днем они практически не общались. Он рано вставал и уходил куда-то. И спустя какое-то время для нее уже не было секретом, что Марк расспрашивает всех подряд о какой-то рыжей Вере.

Этого самолюбие Вики вынести уже не могло, хоть трижды зажми ей ладонью рот.

Виктория собрала сумку, с пафосом второсортной актрисы объявила, что с нее довольно и она возвращается в город, и, несколько удивившись, что Марк не пытается ей воспрепятствовать, действительно пошла в сторону железнодорожной станции. Дорогу ей указала Марья, хозяйка дома.

Идти надо было через лес.

Виктория шла напролом, ломая ветки, раздвигая высокую траву руками, хотя совсем рядом змеилась удобная тропинка. Но душа ее требовала страсти — хоть в какой-нибудь из ее многообразных форм.

Она даже не сразу услышала, как кто-то окликнул ее:

— Красавица! Подожди, спросить хочу!

А когда услышала, остановилась удивленно. Оказывается, за ней по пятам шли две женщины в простых деревенских платьях.

— Да? — надменно приподняла красиво выщипанную бровь Виктория.

— Заплутали мы, — улыбнулась одна из незнакомок, зеленоглазая. — Не подскажешь, как к Верхнему Логу пройти?

И Виктория была вынуждена пуститься в объяснения — в самом деле, не бросать же заблудившихся в лесу. А женщины подошли чуть ближе, и в какой-то момент Вика с удивлением увидела, что в руках одной из них какая-то тряпка, похожая на наволочку.

Рука с тряпкой резко взметнулась к ее лицу, она почувствовала запах, сладкий и резкий, и ноги ее подкосились, а в глазах взорвалась тысяча красноватых солнц.

Виктория упала на траву, раскинув руки так, как будто собиралась взлететь.

Ночью — Даша видела из окна — привели девушку.

Девушка была красива, но выглядела потерянной, и одурманенность придавала ее милому круглому лицу чуть глуповатый вид. Ее огромные, как у лемура, глаза смотрели на желтоватый шар полной луны как на восьмое чудо света. Создавалось впечатление, что луна разговаривает с красавицей — четко очерченные полные губы девушки подрагивали в неуверенной удивленной улыбке. Оставалось догадываться, как она вообще ухитрилась попасть в поле внимания и интереса Лады, которая разве что не с урчанием предвкушающего сметану кота ласково вела ее под руку. Где ее поймали, почему девушка гуляла ночью одна? Может быть, и в ее дом приходили те, мертвые, и она убегала от них, как Даша?

Синие джинсы девушки, ее приталенный пиджак из тонкой кожи и объемистая сумка смотрелись странно на фоне льняных одеяний спутниц. Даша знала, что к тому времени, когда она увидит красавицу в следующий раз, ее переоденут.

Навстречу новой жительнице поселка вышел и Хунсаг. Он сделал едва заметный жест, и процессия остановилась. Девушка, увлеченная созерцанием луны, даже не заметила, что ее саму внимательно и въедливо изучают. Хунсаг шагнул вперед, кончиком пальцев прикоснулся к ее длинным волосам и, подцепив пальцем подбородок, чуть поднял голову, чтобы заглянуть в ее чуть приоткрывшийся от удивления рот. Даже Даше издалека было видно, насколько белы крупные ровные зубы красавицы.

По всей видимости, Хунсаг удовлетворился наружностью новой пленницы. Он коротко кивнул, и так и не пришедшую в себя девушку увели.

В какой-то момент Лада резко обернулась и посмотрела прямо на окно, за которым пряталась Даша. И пусть та была уверена, что хитрая тюремщица никак не может ее видеть, сердце сжалось, будто в Дашином теле материализовалась черная дыра, втягивающая все хорошее и оставляющая только страх. Нахмурившись, Лада сделала было шаг в сторону своего дома, но потом передумала. Девочка же отпрянула от окна и, в три прыжка оказавшись в постели, притворилась глубоко спящей, хоть и была уверена, что этой ночью уснуть у нее не получится.

* * *

Все Ангелинины нехитрые секреты помещались в средних размеров коробочке — вернее, антикварной китайской шкатулке из красного дерева, когда-то купленной ею на блошином рынке в Париже.

Давно это было — тогда она еще чувствовала себя женщиной-весной, а не женщиной-ранней-осенью, как сейчас. Тогда и глаза блестели иначе, и невидимые крылья за спиной были сильнее. Сейчас-то они так, стрекозиные, прозрачные, атавизм, который остается у тех, кто в молодости был романтиком. А раньше были драконьи, размашистые, готовые унести на седьмые небеса.

В то лето Ангелина удачно продала несколько картин в коллекцию одного нефтяника предпенсионного возраста, которого, конечно, интересовала соблазнительная покатость ее плеч и ложбинка, разделявшая холмы груди, а не те пастельные единороги, коих она тогда любила рисовать. Художница была достаточно рассудочна и цинична, чтобы этого не понимать, и вовсю обнадеживала его, строила глазки, туманно намекала и кормила обещаниями, но, получив деньги (содрав, разумеется, втридорога), купила билет до Парижа, да и была такова.

В то лето она носила огромные винтажные темные очки и платья в горох, и все задумчиво оборачивались ей вслед, а какие-то туристы даже фотографировали ее, томную и наигранно печальную, принимая за декорацию города. Это было приятно. С ней пытались познакомиться, ее же интересовало только одиночество. Целыми днями она гуляла и однажды забрела на блошиный рынок, где провела почти пять с половиной часов, сожалея о том, что не может набить карманы всем-всем. В итоге купила старинный кружевной зонтик и шкатулку, которая на долгие годы стала для нее чем-то вроде сейфа.

Ангелина всегда производила впечатление женщины-загадки, на самом же деле была проста, честна и даже, пожалуй, несколько скучна. Все ее странности, все порывы существовали, скорее, в мечтах, жили в ее затуманенном взгляде, устремленном вдаль, иногда выплескивались на холсты.

Но были и у нее секреты — в частности, от подрастающей дочери. Например, она не хотела, чтобы Даша знала о ее привычке к курению.

Ангелина помнила подростком себя и знала, что в таком возрасте манит тьма во всех ее проявлениях. Ничего страшного тут нет, любой человек должен познать очарование Темноты — иначе вкус Света не будет казаться таким медовым. Нецелованные мальчики и девочки, румяные, в выглаженных рубашках, балованные дети любящих родителей, хотят казаться порочными. Им это льстит. Они воруют у мам и пап косметику, сигареты и презервативы, рассуждают о беспорядочных связях, детским мелком рисуют на асфальте перевернутые пентаграммы с заключенным в них портретом козла — знак Бафомета, печать принадлежности к темным силам. На тьму опереться легче, ее плечо кажется твердыней, особенно когда тебе так мало лет.