Семь корон зверя - Алла Дымовская Страница 41

Господина Налбандяна в рекордно короткий срок удалось высвободить под подписку. Задержание подозреваемого возле криминального трупа вовсе не доказывает, что пойман именно убийца, убеждал Миша благожелательно слушавшего его следователя. Сам же Карен Суренович громко вопил о беспределе и благих намерениях, когда он, уважаемое в городе лицо, остановился из сострадания у лежащего на обочине тела, попытался оттащить девочку с дороги для оказания помощи, не подозревая, что та давно мертва. И вот теперь он, господин Налбандян, страдает из-за собственного глупого альтруизма. Миша договорился с ответственными начальниками о безусловной явке своего клиента в суд для дачи свидетельских показаний и пожелал скорейшего раскрытия ужасного дела. Никитенко и Карен тем временем забирали со стоянки арестованный «лексус» последнего, не обойдя кого надо и вознаграждением. Инцидент казался исчерпанным.

На следующий день Мишу вместе с его подзащитным, оперативно переведенным в свидетельское достоинство, попросили присутствовать на опознании, а также подписать протокол, где и при каких обстоятельствах господином Налбандяном был обнаружен труп несчастной девочки. Попритихший и будто даже пристыженный Карен без возражений согласился ехать.

В морге уже собрались оперативники и родственники погибшей. Мать и отец Оли Лагутенко и ее старшая сестра стояли отдельной группкой, словно отгородившись от всех молчаливой завесой горя. Карен Суренович, однако, подошел к отцу Оли и, виновато заглядывая в его грубое, усатое лицо, заговорил, отчаянно жестикулируя, что ему жаль, но не смог помочь его дочери, слишком поздно он обнаружил Олю, и пусть его простят за это и примут соболезнования и помощь, если нужна. Лагутенко в ответ только безнадежно махнул рукой, словно благодарил, но и просил оставить его в покое. Карен, вздыхая с акцентом о злодейке-жизни, отошел.

Карен Суренович подписал все требуемые от него бумажки, не протестовал и против экспертизы на его счет, чем совершенно успокоил Мишу. На своего адвоката лихой Карен не взирал более свысока, словно на рассыльную шестерку, каких немало крутилось под его ногами, обращался к Мише уважительно, будто отдавая должное его знаниям и умениям, без которых ему, Карену Суреновичу, могла и вовсе случиться крышка.

Экспертиза прошла гладко, без неожиданностей, смыв с благородного Карена последние темные остатки подозрений. Понадобиться следователю господин Налбандян мог теперь только в случае поимки мерзавца-насильника, что ныне откладывалось на неопределенный срок. Миша и сам прекрасно знал, что из подобного «глухаря» шубы не сошьешь. Разве что мирному городу не повезет и зловещее убийство еще вдруг повторится.

Тем бы дело и кончилось, и жил бы Миша Яновский да поживал, рос бы в деньгах и карьере, по мере возможностей оберегая в чистоте принципы и устремления, да вышла ему незадача. А началось все в одно прекрасное солнечное утро с одного неожиданного и неприятного визита. Случился он в воскресный выходной.

Съездив с матерью за продуктами на колхозный рынок – местную обильную достопримечательность, Миша, поставив «восьмерку» в гараж, направлялся к своему подъезду, когда чей-то робкий голос тихонько окликнул его по имени-отчеству откуда-то сбоку. Обернувшись на зов, Миша единственно обнаружил совершенно ему незнакомого паренька лет семнадцати, который посмотрел на него так, словно испрашивал у Миши разрешения подойти. Заинтригованный, Миша, однако, подошел к нему сам, одновременно оценивая и разглядывая возникшую перед ним смущенную личность. Типичный тинейджер, в меру накачанный и обвешанный примочками, но мордашка деревенская, без намека на интеллигентность, и руки рабочие, с въевшейся грязью под ногтями, симпатичный, но чем-то очень встревоженный. Миша заговорил с мальчишкой первым:

– У тебя ко мне дело?

– Да, Михаил Валерианович, только я не хочу тут на людях трепаться, – огляделся вокруг себя парень, словно обращая Мишино внимание на многолюдье любопытствующего двора.

– А собственно, откуда ты знаешь, кто я такой? – подозрительно напрягся Миша, но тут же получил разъяснение.

– Да дядя Тимофей сказали, что вы ихний адвокат. – И, увидев на Мишином лице стойкое непонимание, паренек снизошел до подробностей: – Ну, Оли Лагутенко родной дядя. Он вас в морге видал.

– И что же, у тебя от него поручение? – не зная, что и подумать, спросил Миша паренька.

– Нет, я сам пришел. – Тинейджер выжидательно замолчал, словно прикидывая, стоит ли ему продолжать. Потом, видимо, решив вопрос положительно, заявил, глядя Мише в самые глаза: – Это Карен Лельку изнасиловал и убил. Я точно знаю.

«Шантаж» – это было первое, что пришло в тот миг внезапного признания Мише Яновскому на ум. Схватив жесткой рукой паренька за локоть, Миша почти силой оттащил его в укромную тень раскидистой дворовой яблони, после чего взял быка за рога:

– И ты, конечно, свидетель! И доказательства имеешь? А не имеешь, так будет лишний шум. Короче, сколько ты хочешь? – презрительно и уничтожающе-холодно спросил Миша.

– Да вы что? Да ничего я не хочу! Я с Лелькой дружил, и родители наши в одном доме живут. Думал, вот мне невеста растет, а тут этот гад! – выкрикнул Мише в лицо парнишка, обиженно и отчаянно, но не заплакал, а только сжал кулаки. – Мне говорили, вы человек, а вы...

Мише стало погано. Не столько от упреков расшумевшегося паренька, сколько от мерзкого, неотвратимого ощущения, что он, Миша Яновский, только что вляпался в жуткое дерьмо. Если парнишка говорил правду, а недобрая интуиция подсказывала Мише, что это именно так, то, что бы он далее ни предпринял, вони и гадости хватит с головой.

– Перестань орать. Раз пришел по делу, дело и говори. Да не здесь, пошли на угол, в кафе. И сопли утри. – Миша потащил вновь оробевшего паренька в «Бабочку», безобидную летнюю пивнушку в квартале от дома.

Затребовав пива на двоих, Миша в молчании дождался заказа и, едва лишь отошла девчушка-официантка, приготовился слушать.

– Ну давай, Штирлиц, колись. Да, чур, не врать!

Парень врать и не собирался, обстоятельно и подробно излагая Мише суть происшествия с Олей Лагутенко, полностью оправдывая самые худшие Мишины ожидания. Мише, по мере продвижения повествования, становилось все гаже и гаже, и было от чего.

По словам Петрухи, как, оказалось, звали нежданный Мишин перст судьбы, в тот окаянный вечер Оля с подругой отправились на дозволенную ежесубботнюю дискотеку. А Олина мама, как обычно, подрядила Петьку с друзьями встретить и сопроводить дочку с подружкой до дома по причине позднего времени. Дело знакомое, сам Петюня к танцам равнодушный, но в просьбе не отказал, все же соседи и почти что родные люди. Вот и подгребли они с Малаховым Антошкой к «Витязю» часиков этак в десять. Дольше Олина мама дочурке выплясывать не позволяла, требовала дисциплины. Только на этот раз покладистая обычно малолетка вдруг заартачилась и наотрез отказалась следовать в кильватере за Петькой. Может, с парнем каким перемигнулась, а может, так, от подростковой вредности, кто ее знает, а только Олька от него сбежала. Оставив Антошку с подружкой, Петюня бросился ловить девочку по переполненному потной молодежью залу. Догнал, схватил за руку, потащил к выходу, но на улице Оля снова вырвалась и, показав ему лопатой язык, побежала за угол к дороге. Петька выматерился отчасти вслух, отчасти, для культурности, про себя, но делать было нечего, пошел вразвалочку за Олькой к проезжей части, ведущей к универмагу «Фестивальный». А Оля уже стояла у края тротуара и призывно махала машинам рукой, в свете фонарей ясным вечером Петька ее хорошо видел. Но не успел он подойти, как возле девочки тормознула шикарная тачка, распахнув дверь почти на ходу. Олюня, дурочка, прыгнула внутрь, и сверкающая махина, газанув, умчалась. Подбежавший Петька сумел углядеть только марку и крутой номер машины, такой же, как у Карена – 777, дураком надо быть, чтобы не запомнить.