Жест Евы - Анри Труайя Страница 4

Подтянув животик и выпятив грудь, он оставил игроков и направился к прочим гуляющим, светлые силуэты которых хорошо различались на фоне озера. Приготовился было пересечь дорожку для верховой езды, когда вдруг заметил в изрядно перемешанном копытами песке небольшой предмет, некий темный прямоугольник. Он поднял его и обмахнул от пыли. То был изящный блокнот в обложке темно-зеленой кожи. Едва он открыл его, сердце у него забилось часто-часто. Из внутреннего кармашка торчали кончики небрежно воткнутых в него банкнот. Крупные купюры. Восемь, по пятьсот франков. Четыреста тысяч франков, сказала бы его супруга, оставшаяся глухой к финансовым нововведениям.

Марсель Леближуа беглым взглядом окинул окрестности. Округа показалась ему безлюдной, никто его не заметил. Да это, собственно, и не имело особенного значения, ведь завтра он деньги вернет. Если, конечно, владелец блокнота не забыл записать в нем адрес. Марсель Леближуа лихорадочно полистал страницы, запись оказалась на первой же: Жан де Биз, авеню Фош, 50. Телефон: Пасси, 00–34. В конце концов, это ничего не меняет – если бы он не обнаружил адреса, отнес бы блокнот в комиссариат. Он подумал об этом Жане де Бизе, жившем на авеню Фош (кто ж не знает, сколько стоит там жилье), позволяющем себе терять четыре тысячи франков на тропе для верховой езды. Ну да, сунул блокнот в задний карман бриджей, сел на лошадь, но пуговица на клапане кармана отскочила, и блокнот вырвался из заточения. Что за глупость, с другой стороны, таскать с собой такую большую сумму. Да еще и в записной книжке! Лишний раз доказывает, что для мсье Жана де Биза четыре тысячи франков – так себе, пустяк! Он, может, и не помнит точной суммы, что была при нем. И сожалеет, должно быть, об утере одной лишь вещи – блокнота. Но сам по себе этот предмет, на первый взгляд, особой-то цены не имеет. Никакой не еженедельник, и уж тем более – не деловой реестр, а так, просто блокнот. Большинство страниц пусты. На некоторых – беспорядочные, бессвязные слова, цифры, телефонные номера, мелкие геометрические фигуры.

Чем дольше над всем этим размышлял Марсель Леближуа, тем больше убеждался, что Жан де Биз, вновь обретя свои деньги, испытал бы не столько радости, сколько он сам, оставив их себе. «Уж если на то пошло, – говорил он себе, – я отправлю блокнот почтой, анонимно, чуть позже». Он пощупал банкноты, обнюхал их – приятный, непередаваемый запах кожи, краски, тонкой бумаги, – и сунул все это в свой бумажник. С этаким-то компрессом на сердце он чувствовал себя куда как лучше. Ведь это его трехмесячное жалование – и как раз перед отпуском! Вот уж и вправду, провидение дает о себе знать, когда больше всего сомневаешься в его существовании. Ну, конечно, время от времени в его внутреннее ликование вплетались легкие угрызения совести, но он без излишнего труда урезонивал себя тем, что если бы деньги принадлежали какому-нибудь бедняку – хотя кто видел когда-либо нищего с четырьмя тысячами в кармане? – он бы их ему вернул тотчас же, все, до единого су. Марсель Леближуа был бухгалтером, а когда говорят «бухгалтер», подразумевают порядочность. Подобные умозаключения являлись его профессиональным кредо, которое и защищало его щепетильность. Но при этом он не преминул дать тягу, подспудно опасаясь, как бы наездник с миллионным состоянием не вернулся и на полном скаку требовательно не закричал: «Вы не видели блокнот в обложке из зеленой кожи?» И что ему тогда ответить? Следующие двадцать шагов Марсель Леближуа прошел, постоянно оглядываясь. Одно его плечо опустилось, словно висевшая на нем рука налилась свинцом, зад же превратился в живую мишень. Успокоиться он смог, лишь влившись в общий поток и шум пешеходов, устремлявшихся ко входу на станцию метро «Застава Майо». Запутав таким образом все следы, он теперь мог рассчитывать, что четыре тысячи франков вне всяких сомнений перешли в его собственность, и остаток пути он проделал, что-то тихонько насвистывая. Кому дано различить в чьей-либо целомудренной душе такие близкие, по сути своей, чувства, как раскаяние и страх перед визитом полицейского?

Марсель Леближуа проживал на седьмом этаже огромного современного дома по бульвару Бертье, выстроенного подковой с двенадцатью пронумерованными подъездами, выходящими в жалкий дворик. Открывая калитку, он уже придумывал некий план. Не может быть и речи о том, чтобы рассказать о находке Симоне, сутки он будет наслаждаться своим богатством в строгом одиночестве. Потом расскажет что-нибудь про лотерейный билет, купленный, конечно же, случайно, о котором он до сих пор и думать-то забыл, ибо почти не верил в возможность удачи. Из соображений предосторожности он решил говорить о выигрыше только в две тысячи франков – от большей суммы жена и дочь закусят удила и настроятся на непомерные расходы. Впервые в жизни Марсель Леближуа ощутил, как поднимаясь в лифте несется к удаче, а не просто на свой этаж в свою квартиру.

Семья ждала его к обеду в полном составе. На их лица были натянуты повседневные физиономии. Это его позабавило – тем более, что он чувствовал себя великолепно. Нежданно-негаданно он ощутил к ним в себе снисходительность, свойственную толстосумам. Жена его, Симона, возившаяся на кухне, пресностью, тусклостью и вялостью походила на рагу из телятины, которое только что закончила готовить. Но у нее имелось золотое сердце, она была примерно покорна и потаенно страстна. Сын Андрэ, лоботряс с болезненно бледным лицом и тупым взглядом, переваливший уже во вторую половину семнадцатилетия, развалившись в лучшем из кресел, читал иллюстрированный детский журнал с таким же усердием, с каким молодой Бонапарт в свое время грыз Гражданский кодекс. Дочь Жижи, высоченная дылда двадцати одного года от роду и к тому же взбалмошная, накрывала на стол, выказывая при этом полное к тому презрение, и в такт каждому движению на ее яйцевидном затылке колыхалось беспорядочное нагромождение из светлых волос и влажного полотенца. Вокруг нее витал дурманящий запах парикмахерской, помпезный и в то же время никакой: вдохнешь его – и словно перецеловался со всем персоналом заведения. Она потянулась к нему бархатной щекой и спросила:

– Как прогулка?

– Великолепно, – живо отозвался он, – я голоден как волк.

И инстинктивно дотронулся до бумажника осторожным жестом сердечника.

– За стол! – крикнула Симона из кухни.

За стол Марсель Леближуа усаживался счастливым отцом нормального семейства, а мысль, что завтра или послезавтра с его помощью этот мирок наполнится радостью, добавляла пикантности и рагу, и дешевому красному вину, которым он запивал каждый пережеванный кусок.

Изъявление радости было в точности таким, каким Марсель Леближуа его себе и желал. Он отведал тайны во влюбленном взгляде, брошенном супругой, увильнул от вопросов сына, пожелавшего знать точный номер выигравшего билета, и охотно поддался лести дочери, которая, расчесав к тому времени волосы мелким гребнем и придав им пристойный вид, объявила: коли они разбогатели, вопрос, проводить им июльский отпуск в пансионате в десяти километрах от побережья Бретани или отправиться на Лазурный Берег, больше не стоит. При поддержке матери и брата она ворковала, пока Марсель Леближуа, внешне сопротивляясь и ликуя в душе, не дал согласие на это безумие. Тут же, не откладывая, «в скромные, но комфортабельные» отели Канн, Лаванды и Сен-Тропе были направлены письменные запросы на предмет уточнения текущих цен. Ответы были получены незамедлительно. После изучения проспектов всеобщее одобрение пало на небольшой отель в Каннах под названием «Фризели». Приготовления к отъезду сопровождалось ликованием – принимая во внимание необходимость в обновлении гардероба дам: на Средиземноморье одеваются вовсе не как на северо-западе. «Мужчинам – им что? – заметила женская половина. – Их плавки повсюду одни и те же». Начало оплачиваемых отпусков отца и дочери совпадало день в день, потому вся семья отбыла на отдых 10 июля вечерним поездом.