Князь вампиров - Джинн Калогридис Страница 4

Мы продолжали ехать по затвердевшей глине, камням и пожухлой хрустящей листве, пока не добрались до берега большого озера. Вода успела замерзнуть, из припорошенного снегом сероватого льда кое-где торчали обломки сучьев. В центре, на острове, стоял монастырь-крепость Снагов. Из-за высоких стен, обрывавшихся возле самой воды, виднелись купола церкви Благовещения.

Я спешился и достал из ножен саблю. Мои действия заметно испугали Грегора (пусть подергается!). Я подвел коня к кромке льда и, небрежно улыбнувшись струхнувшему спутнику, произнес:

– Тебе незачем вынимать меч. Моя сабля надежно защитит нас обоих.

Кивком головы я указал ему на железные монастырские ворота и велел идти первым.

И вновь по его глазам я понял, что Грегор в мучениях принимает решение. Может, расправиться сейчас со мной и героем вернуться к Басарабу и туркам? Или искать случая убить меня уже внутри монастырских стен? А если по пути к воротам я сам его убью? (Ослушаться моего приказа он не смел – будучи господарем, я мог приказать любому подданному пойти впереди меня и проверить, насколько крепок лед.) Обнаженная сабля не давала ему покоя. Что это: одна из моих господарских выходок? А вдруг я раскусил его обман?

На лице Грегора опять мелькнул страх. Как-никак, ведь я же Дракула, сын дьявола, отчаянный воин, чья безумная храбрость не знает границ. Однажды ночью я ворвался прямо к Мехмеду в лагерь и этой вот саблей поубивал не менее сотни сонных турок. Что, Грегор, прикидываешь, останешься ли в живых, если сейчас попробуешь напасть на меня?

Едва слышно вздохнув, он спешился, взял коня под уздцы и двинулся по льду. Мы неспешно шли к монастырю. Копыта коней звонко стучали по запорошенному зеркалу льда, поднимая облачка снежной пыли. Так мы добрались до толстой каменной стены, которой я в свое время опоясал остров, превратив скромную монашескую обитель в надежную крепость для хранения казны и сокровищ Валашского государства. Возле стены росли деревья. Их голые ветви бились о каменную кладку, словно умоляя пустить внутрь.

Со сторожевой башни раздался окрик заметившего нас дозорного. Сложив руки чашей, я приставил их ко рту и прокричал ответ. Мы приблизились к самым воротам, и потянулись томительные минуты ожидания. Грегор беспокойно переминался с ноги на ногу. Я намеренно выбрал место у него за спиной. Его поникшие плечи были красноречивее любых слов. Муторно было Грегору. И страшно. Виноватому всегда страшно. Мы стояли молча. Первые снежинки, кружась, падали мне на лицо и, будто холодные слезы, скатывались по щекам.

Наконец ворота заскрипели, поворачиваясь на ржавых петлях. Нас встретили двое вооруженных стражников, которые тут же согнулись в низком поклоне, увидев, что к ним пожаловал сам господарь Валахии. Одному из них я велел отвести наших лошадей на конюшню и распорядиться насчет трапезы для нас, а другому – идти вместе с нами якобы для того, чтобы протопить в покоях. Втроем мы двинулись по замерзшей глинистой дороге мимо высокой сторожевой башни, мимо церкви, к прекрасному дворцу, возведенному в лучшие дни моего правления. В мозгу пронеслась сердитая мысль: Грегор не заслуживает чести переступить порог его дворца, ибо он возведен потом и кровью моих благочестивых подданных. Дворец был для меня святыней, и я знал, что больше никогда его не увижу.

Однако я скрыл свои чувства и вместе с предателем вошел в знакомые покои. В мое отсутствие никому не позволялось здесь жить, а потому везде царил такой холод, что пар от нашего дыхания повисал в воздухе густым туманом. Мы прошли в трапезную. К ней примыкала комнатка размером с монашескую келью. Там было устроено нечто вроде молельни, и стену украшала икона с ликом Богородицы. Стражник – молодой, сильный парень – сразу же принялся растапливать очаг.

Я нарочито медленно снял тюрбан, отстегнул с пояса саблю, затем снял сам пояс и сложил все это поближе к очагу (и к стражнику), жестом велев Грегору последовать моему примеру. Он украдкой взглянул на мое оружие, потом на парня и, наконец, на меня. Грегор трусил и потому мешкал. Может, он и сумел бы убить меня сейчас, но живым отсюда не вышел бы. А Грегор не торопился прощаться с жизнью.

Я вновь подал ему знак, приглашая сесть за старинный дубовый стол (чувствовалось, что собственная трусость утомила его сильнее, чем дорога).

– Грегор, друг мой, – начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне и дружелюбно. – Хочу поведать тебе, зачем мы столь спешно покинули Бухарест и прискакали сюда. Видишь ли, мне понадобились... деньги. Вот я и пустился в путь, дабы пополнить запас. Даже в стенах Куртя Домняски я мало кому могу доверять. Сам понимаешь, почему я ни словом не обмолвился, куда и зачем мы едем. Вскоре мы двинемся назад, а пока давай отдохнем и подкрепимся.

Так оно и есть! Глаза Грегора жадно заблестели. Теперь ему будет не дождаться, когда мы станем возвращаться и окажемся в Валашском лесу... Не дождется.

Вскоре дрова разгорелись, и в трапезной потеплело. Стражника я оставил при нас. Седобородый старик-монах принес угощение: холодную жареную курицу, хлеб, сыр и кувшин со сливовицей. Почти беззубым ртом он прошамкал приветствие. Надо сказать, старик достаточно проворно прислуживал нам за столом, наливая сливовицу в бокалы. Удивительно, что его сморщенные, пергаментного цвета руки со вздутыми синими жилами и скрюченными пальцами совсем не дрожали. Удерживая тяжелый кувшин, он не пролил ни капли. Но еще больше мне понравилось, что этот монах совершенно не выказывал страха. Он не сгибался в три погибели перед грозным повелителем, а держался с молчаливым достоинством. Поведение старика разительно отличалось от многих глупцов из моего окружения, угодливо заглядывавших мне в рот. Возможно, отчужденность монаха объяснялась моим вероотступничеством. (Я несколько лет провел в Венгрии под домашним арестом. Единственным способом завоевать доверие короля Матьяша [2]и вернуть свой трон было обращение в католическую веру. С моей стороны это явилось не более чем политическим шагом. В Турции, например, я был вынужден расстилать молитвенный коврик, становиться на колени лицом к Мекке и молиться Аллаху. Однако народ не простил мне предательства «веры отцов».)

Может, чернь думала, что вместо этого я должен был выбрать смерть? Но смерть одинаково отвратительна, погибаешь ли ты мучеником за веру, или тебя просто убивают, как шелудивого пса. А я хотел жить.

Но, видно, старый монах был убежден, что я предал Господа и потому заслуживал Божьей кары, как Грегор заслуживал моего возмездия.

То-то удивился бы этот старик, узнав, что на самом деле я испытываю искренний страх перед Богом. Я боюсь Его, ибо знаю: Его сердце подобно моему – оно почернело от власти, но по-прежнему упивается возможностью решать, кто, когда и как окончит свой жизненный путь. И сердцу Бога приятны человеческие страдания.

Сердце Бога куда сильнее отягчено злом, нежели мое, и куда безжалостнее моего. Он умерщвляет молодых и старых. Ему все равно, кто перед Ним: мужчина, женщина или несмышленое дитя. Бог лишает жизни, не считаясь с обстоятельствами, убивает верных и предателей, умных и глупцов. Я же щажу невиновных и казню лишь тех, кто меня предал. Остальные пусть смотрят и запоминают, какая участь ждет предателей.