Отдел - Алексей Сальников Страница 39

— Васильич, хорош парня травить, — сказал Сергей Сергеевич с трибуны, — как будто сам в такие истории не попадал.

— Попадал, конечно, — без смущения признался Игорь Васильевич, — но мне вот так же старшие товарищи по ушам ездили.

— Какие, на хрен, старшие товарищи, — протянул Сергей Сергеевич с недоверием. — Мы, по-моему, с тобой такие старые, что нас еще сватали. А в приданое за невесту мамонта давали.

— Тебе, может, и дали мамонта, — сказал Игорь Васильевич, — а моя-то потом сама в мамонтиху превратилась.

Игорь Васильевич и Эсэс дружелюбно погрызлись по теме семейных отношений. Стало видно, как всех отпустило от недавнего стресса и форс-мажора. Лишь колени, упиравшиеся в спинку переднего кресла, не давали Игорю Васильевичу расслабленно стечь на пол со своего места; Сергей Сергеевич за трибуной походил на отъевшегося голубя, сидящего на балконном бортике, разве что не курлыкал и не дремал.

Игорь поддался этому настроению, из-за тепла и нашедшегося выхода его потянуло в сон. Все еще что-то бубнили, потом вроде бы жарко спорили, а Игорь молчал и воспринимал все это через призму сонного отупения, как бессмысленное уханье обезьян в зоопарке — то восклицательное, словно при виде леопарда, то умиротворяющее, а то и вовсе бессмысленное. В итоге Игорь Васильевич растолкал Игоря за плечо и сказал, чтобы тот перестал похрапывать, отправлялся домой и ждал указаний по телефону.

Видимо, вопли, казавшиеся Игорю в дреме предостерегающими криками приматов, принадлежали Молодому, потому что неторопливо выйдя из конференц-зала, потягиваясь и зевая на ходу, Игорь обнаружил, что тот в одиночку перетаскивает бумаги и оргтехнику изо всех кабинетов в подвал. Когда Игорь неохотно предложил помощь, Молодой только злобно позыркал на него из-за стопки папок в своих руках и потопал по лестнице вниз.

— А остальные-то где? — крикнул Игорь в лестничный пролет, но ответом ему был только раздраженный вопль. Игоря позабавил этот рев, поэтому он крикнул еще раз, как бы переспрашивая, где, где, но вопль не повторился, а донеслось только какое-то ворчание.

Новость о нескольких выходных огорошила жену настолько, что Игорь даже обиделся на нее: кажется, она не радовалась, а злилась и не скрывала этого.

— Что это у тебя за работа такая? Ты точно работаешь, или вас уже разогнали? — спросила она.

Тут неожиданно напряжение дня, видно, копившееся где-то в глубинах Игоря, дало о себе знать. Игорь сразу же высказал жене, мол, неизвестно, работает ли она сама и всегда ли у нее совещания и так ли она занята, когда ей нельзя звонить. Жена стала говорить, что он сам против ее звонков к нему работу. Слово за слово, и оказалось, что уже поздняя ночь, Игорь лежит на диване в гостиной, в крови его еще кипит адреналин семейного спора, а сам он злобно переключает каналы, но вместо того чтобы смотреть на экран, пялится на картину над телевизором, еще в юности подаренную жене каким-то ее зафрендзоненым ухажером, студентом худграфа местного пединститута. Картина эта постоянно оказывалась камнем преткновения в их семейных спорах, Игорь пытался забыть ее на старой квартире. Испытывая отвращение к себе, Игорь поднялся с дивана, снял картину со стены и выставил ее на балкон, надеясь, что жена не заметит пропажи, а еще больше надеясь, что жена пропажу заметит.

На картине фиолетовые мельницы чередовались с зелеными подсолнухами. Игоря бесило это узкое, вытянутое по горизонтали полотно. В добром расположении духа его цвета даже радовали Игоря, однако во время скандалов он вспоминал, что дружок-художник таскал Ольгу на сеансы Тарковского и рассчитывал, наверное, что прямо из худграфа попадет во ВГИК. Но никуда он, по слухам, не попал, а просто бухал, поражая собутыльников своей эрудицией в сфере живописи, графики и кинематографа. И все равно, натыкаясь на современный российский фильм, Игорь неизменно с ревностью вглядывался в титры и за это не любил отечетственный кинематограф, и продолжал опасаться, что художник в чем-то лучше его.

Ссорясь с женой, Игорь каждый раз мечтал переломить картину об колено. Он явственно представлял, как треснет тонкая рамка и как на сломах будут топорщиться щепки. Еще Игорь представлял, как выбросит искалеченную картину в окно или с балкона и она медленно полетит в снег или в опавшие листья, или в крону тополя, смотря в какое время года происходила ссора. «Значит в снег», — подумал Игорь. В этот момент нервы, слегка пошатнувшиеся на работе, как бы подтолкнули его решимость, Игорь быстро поднялся с дивана (отбросив в сторону одеяло, будто это был плащ и начиналась дуэль), выскочил на балкон и с силой шарахнул рамой об колено. Дерево слегка спружинило, но не поддалось. Игорь ударил рамкой об поднятое колено еще несколько раз все с тем же печальным результатом, то есть вовсе без результата. Вернувшись в тепло, Игорь принялся так и этак ломать рамку об оббитое колено и голень.

— Ты с ума сошел? — услышал Игорь.

Это жена бесшумно подошла, видимо, отозвавшись на его натужные хрипы и ворчание.

«Так даже лучше, пусть видит», — подумал Игорь и утроил усилия. Жена кинулась отбирать, но тут рама наконец затрещала и медленно, как резиновая, поддалась. Игорь, отпыхиваясь, встал с видом победителя и упер руки в бока. Жена бросилась к картине на полу, как будто это была не мазня непонятного студентика, а сдохший домашний любимец.

— Ты придурок, — сказала жена, подняв на Игоря чужое от злобы лицо.

Игорь тоже ответил ей чужим жестоким взглядом, вырвал у нее из рук холст, почему-то долго ворочал ручку балконной двери, чтобы она открылась, а потом злобно скомкал холст, точнее, попытался скомкать, но у него почти ничего не получилось, по ощущениям это было точно так же, как попытаться скомкать старый советский посылочный картон. Даже запах у обратной стороны холста был как у старого посылочного картона. «Да уж, краски ты не пожалел», — подумал Игорь про художника.

— Не смей, — сказала жена уже от балконного порога.

— Уйди, простудишься, — сказал ей Игорь со всей возможной обидной жестокостью, а сам ежился на студеном зимнем ветру и почему-то не решался бросить холст вниз.

Он почему-то ждал, что жена все-таки полезет за картиной к нему на балкон. Жена, в свою очередь, не очень торопилась. Может, здоровье было ей дороже памяти о бывшем дружке или ей казалось, что если она шагнет к мужу, то это лишь подстегнет Игоря, и он в последний момент швырнет холст в сугроб под окнами. Это было очень глупо. Игорю было холодно, стоять так до бесконечностина морозе в трусах и майке он не мог, моржевание, да и вообще здоровый образ жизни не были его стихией, с другой стороны, возвращаться обратно в дом с понуро опущенной головой и холстом в руках ему мешала какая-то гордость, та, что еще в нем оставалась. Жена поняла, что Игорь выбросит холст, за несколько секунд до того, как Игорь это сделал, — даже еще до того, как Игорь решил это сделать. Осознание подобной догадливости жены пришло к Игорю, когда он не без удовольствия прослеживал путь холста до грешной земли (или до безгрешного снега). Путь этот оказался не таким, каким его ждал увидеть Игорь. Холст просто шмякнулся вниз как-то банально, как кусок мебели, как мусорный пакет, который выбрасывали пьющие соседи снизу.