Жажда. Тёмная вода - Ник Никсон Страница 39

— С тебя еще литр, — сказал Прораб, запечатав перед его лицом горлышко раздаточной канистры.

Другие бомжи глядели на него с сочувствием, но никто не поделился и глоточком. Витька не держал обиду. Думал только о том, как завтра, рассчитавшись с долгом, пройдет вместе с вольнонаемными посты гвардейцев и вернется в Мид. А там будет и дальше думать, как помочь отцу Эли. Он не отступит от своей цели — быть рядом с любимой. А сегодня отдохнет, выспится. При такой чудовищной усталости уснет даже стоя. Денек еще потаскает блоки — не сломается. Завтра освободится.

Завтра…

— Я тоже думал: отработаю долг и сразу уйду, — худощавый старичок ютился на грязном одеяле возле пустующего саркофага. Мумию вождя давно съели твари. — Я переоценил себя.

Старику на вид лет шестьдесят. Именно ему сегодня досталось от Прораба, поэтому Витька с первых секунд почувствовал к нему симпатию.

— Что вы имеете в виду? — спросил Витька.

— Зря ты не оставил себе воды.

— Мне нужно домой.

— Ты не попадешь домой, если умрешь от жажды.

— Я справлюсь. Два года назад в Миде три дня воды не было, и ничего, пережили. Никто не умер.

— Тогда ты тоже таскал камни на такой жаре?

— Нет.

На самом деле в те тяжелые дни всем жителям Мида было запрещено работать, чтобы не тратить зря энергию. Кроме того, водный баланс худо — бедно поддерживали с помощью суповых консервов и небольших запасов овощей.

— Воля человеческая бессильна перед жаждой, — старик прервался, вздохнул и продолжил. — Этот инстинкт мощнее наших привязанностей и прочнее стальных цепей. Жажда ломает самых сильных, превращает в рабов животных инстинктов. Именно так и поступает Прораб, он держит нас на грани, чтобы мы были послушны, чтобы исполняли его волю — работали не покладая рук лишь за мечту о нескольких глотках воды в конце рабочего дня. Если ступил на эту дорогу, назад уже не повернуть.

— Я завтра освобожусь.

Старик ухмыльнулся, мол да — да, такое уже слышал.

— Ты думаешь, что сможешь противостоять жажде, это означает только то, что ты никогда не испытывал ее по — настоящему.

Он чем — то напомнил Витьке тетю Олю. Хотя, на первый взгляд, между ними не было ничего общего. Она учитель и дочь Бати, а этот старик всего лишь бомж. Но кое — что объединяющее было в их интонации, — какая — то успокаивающая размеренность. Их фразы сквозили мудреными словечками, но это не выглядело фальшивым, скорее настоящим.

— Петр. Рад знакомству.

Он приветственно взмахнул Витьке рукой. Никому не хотелось тратить силы на то, чтобы встать и пожать руки физически, как это принято у мужчин.

— Витя. А вы откуда?

— Я в изгнании. Сейчас мой дом — эти стены. И я безмерно счастлив.

Витька обвел глазами помещение, освещаемое лишь одной керосинкой у входа. Какой же это дом? Жуткий каменный склеп, тут и там тени тварей мерещатся, от стен смердит могильным холодом.

— В чем же тут счастье? — удивился Витька.

— В свободе, — ответил Петр, широко улыбаясь, чем напомнил умалишенного.

— Какая же это свобода? Мы здесь рабы.

Старик определенно издевался, и это выводило Витьку из себя.

Надзиратель у входа выругался на них за громкую болтовню, пообещав в следующий раз выписать обоим по литру штрафа. Другие бомжи уснули сразу после ужина, меж стен гулял их раскатистый храп.

— Ты замечаешь только решетки и кнут, — заговорил Петр вполголоса. — С ними можно смириться, их можно сломать. Но нет ничего страшнее порабощенного разума. Несвободы мыслей. Когда человек видит только то, что показывает хозяин, слышит только то, что ему говорят. Когда готов отдать свою жизнь по приказу и даже не задумываешься над тем, правильно ли это. Нельзя вырваться из тюрьмы, которую не осознаешь.

— Но вы смогли?

— Нет. Ведь это не я жил в цепях, скорее наоборот.

— Ничего не понимаю. За что вас изгнали?

— Я больше не мог быть соучастником этого кошмара, — старик задумался, виновато посмотрел в потолок. — Пока не откроешь глаза по — настоящему, не осознаешь, насколько чудовищна может быть твоя жизнь, сколько подлостей ты готов совершать, отворачивая в нужный момент взгляд, и как твое неучастие ранит других. Я осознал это поздно и уже не мог просто уйти, не мог разорвать путы лжи, в которые сам себя закутал. И еще я слишком сильно любил свой дом, — он мечтательно вздохнул. — Поутру там пахнет свежей лавандой. А как прекрасны прогулки по знаменитой яблоневой аллее, цветущей нежно — розовыми соцветиями. Срываешь сочный плод, наслаждаешься сладким вкусом…

— Так вы из Гарднера?! — вырвалось у Витьки.

Петр приложил палец ко рту, шикнул. Оба посмотрели в сторону входа. Кажется, пронесло.

— Мы называем его Хомотерра. Дом Богини земли.

— Мне казалось, люди живут там счастливо.

— И они счастливы, пока в это верят. Но это лишь иллюзия, которую умело поддерживает Агроном и жрецы. Используются простые религиозные догмы об избранном народе, праведной жизни по заповедям и награде после смерти — вечном блаженстве в Оазисе.

— Откуда вы это знаете?

Петр сначала горделиво улыбнулся, но затем поник, словно на плечи ему упала бетонная плита вины.

— Потому что именно я это придумал, — он помолчал и начал рассказывать. — Нас было три десятка, слабые, потерянные люди, еще способные на физический труд, но абсолютно мертвые духовно. Никто не пожелал принять нас. Нужно было начать все с нуля, без чьей — либо помощи. Но недостаточно было сказать людям, что делать, следовало объяснить зачем, дать им смысл, указать путь — вытащить из них внутренние силы, заставить работать, превозмогая смерть, рожать детей, несмотря на страх погибнуть от жажды. История показала, только религия способна на такое, и я знал в этом толк, так как был историком религий.

Витька уселся рядом со стариком, облокотился спиной на саркофаг.

— Так вы Агроном?

Петр рассмеялся.

— На эту роль я не подходил. Я не люблю выступать перед толпой, мое место за кулисами. Здесь нужен был яркий, харизматичный человек, оратор способный красиво и убедительно говорить любую чушь. Я нашел идеального кандидата. Андрюша Герасимов, актер, режиссер, мой преданный друг. Он так же, как и я искренне хотел помочь тем людям, по крайней мере тогда мне так казалось. Никогда нельзя быть уверенным даже в близком человеке. Власть вытаскивает из людей самые темные качества. Я составил скелет культа, взяв за основу христианство, немного приправил языческими обрядами, придумал свод моральных законов, описал утварь, составил священные тексты. Ему лишь надо было делать то, что я скажу, произносить пафосно заранее написанные мною речи. Признаюсь, я не представлял, насколько это окажется легко и как далеко зайдет. Люди сами хотели обманываться, лишь бы чувствовать смысл своего существования, лишь бы забыть пережитый ужас.