Ангелика - Артур Филлипс Страница 38

— Ты опять переутомилась. Ты спала в кресле.

— Ночью меня звала Ангелика. Я знаю, мне следовало возвратиться наверх, к тебе.

— Именно что следовало. Однако, по твоим словам, в тебе нуждался ребенок.

— Это правда, любовь моя.

— Значит, ты успокоила ее и здесь же вновь провалилась в сон.

— Да.

— Всю ночь в голубом кресле.

— Да.

— Здесь.

— Да, да, да! Где она?

— Пьет молоко подле Норы. Ее посетили весьма странные сновидения.

— Как ты говоришь, она вскорости привыкнет.

— Ты должна отдыхать еще один день, если не больше. Я скажу Норе, чтоб она за тобой присмотрела.

Констанс смирилась с заточением, поскольку Энн дала ей обещание. Она проглотила назначенный Джозефом порошок и очнулась семь часов спустя, далеко за полдень, отдохнувшей и успокоенной, а также обуреваемой ажитацией. Энн обещала. Констанс умывалась медлительно, роскошествуя, умащала благовониями нагую плоть, расчесывала и укладывала волосы, подкрашивала лицо, затушевывая лиловость вокруг поврежденного глаза, одевалась с тщанием и чрезвычайным изяществом.

Энн обещала.

Констанс низошла по лестнице с чувством, будто вернулась из долгого и многотрудного путешествия. Дом источал свежесть. Труд Энн уже становился заметен. Нора расставляла только что срезанные цветы на лакированном ореховом столике в уголке гостиной.

— Мэм, вы меня напугали… Вы так дивно хороши.

Мы ждем ввечеру гостей?

— Мамочка! — закричала Ангелика, обретавшаяся у Нориных ног; ее кукла покоилась ничком на одной из Джозефовых книг, на гравюре с бескожим человеком.

Подбежав к матери, дитя зарылось в конус ее юбок.

— Дорогая моя, вела ли ты себя как подобает даме, пока я отдыхала?

Она выпили чаю с принцессой Елизаветой и пошли к фортепьяно.

— Я хочу играть с мужской стороны, — настояла Ангелика, взобравшись на скамейку слева от матери.

Они играли медленную пьесу, дабы поупражняться в четвертных и восьмых нотах, «Четыре девицы пошли в лес гулять». Четыре их руки, старшие и младшие сестрички, двигались медленно и параллельно; крохотная левая ручка перепрыгнула через зеркальную двойницу, дабы занять место, освобожденное перед тем большой левой рукой. Ангелика перестала играть ради вопроса:

— Сколько у тебя моих ручек?

Она схватила материнскую левую руку и приставила к ней свою, ладонь к ладони. Пальцы Констанс согнулись и оперлись о кончики перстов Ангелики.

— Я разумею, сколько ручек, сколько моих ручек… сколько моих ручек в твоих руках?

Констанс рассмеялась.

— Нет, огромность, — пояснила девочка ни к чему, и Констанс прижала ее к груди.

В этот миг тягучего счастья она узрела Джозефа, что, поспешно миновав окно в передней, приближался к двери и беседовал с невидимым кем-то. Она отправила Ангелику в ее комнату.

— Я хочу, чтобы мы поиграли еще, — возразило дитя, но подчинилось и удалилось наверх, напевая сбивчиво разновидность недавней мелодии со словами собственного изобретения: «Две девицы бродили, бродили по лесам, / Одна задремала, ужасно задремала, осталась лишь одна, / Одна девица плакала, плакала в лесах…»

Часы вишневого дерева, те, что с восьмидневным заводом, показывали только половину четвертого; Джозеф прибыл домой весьма рано и теперь держал дверь, впуская чужака, пожилого человека, что был одет и вел себя достойно, однако имел обвисшее и тяжелое лицо, мясистая плоть коего складчато драпировала ветхие, податливые кости.

— Констанс, это мой коллега, коего я давным-давно желал тебе представить.

Однако, произнося эти слова, Джозеф изучал свое лицо в стекле прихожей; и Констанс осознала — будто спичка вспыхнула, — что он лжет и все последующее также будет ложью.

— Доктор Дуглас Майлз, — повторила она, пока рука ее прижималась к его древним губам. Констанс выказала удовольствие от знакомства, понимая, что гость просочился в дом мошенническим путем, с готовностью закутавшись в прозрачное вранье ее мужа. Она приманит его, этого новейшего заговорщика. Энн обещала завершение этой ночью, однако лишь в случае, если Констанс будет отважна.

— А тебя, мой дорогой, я очень довольна видеть дома столь рано.

Она облобызала щеку, кою Джозеф подставил, не взглянув на супругу.

Доктор Майлз разыграл собственный спектакль, вознеся хвалы очарованию домашнего уюта миссис Бартон, а также чаю и пирогу, каковые она поспешно сотворила (услав Нору наверх сидеть с Ангеликой). Доктор вертелся вокруг Констанс, рассматривая ее под косыми, кошачьими углами. Он явно желал чего-то от нее и с нетерпением жаждал чего-то от Джозефа, пусть мужчины и не смотрели друг на друга, не перемолвясь даже словом, и Джозеф безгласно слонялся по углам либо беззвучно касался фортепьянных клавиш.

Лицо старого доктора оползло к чашке чая, будто вздымавшийся пар размягчил его щеки.

— Я должен воздать должное, миссис Бартон, — за вихлялись его челюсти, — вашему вкусу по части убранства. Ваш дом неутомимо прославляет господина Питера Викса. Я знаком с дамами, коим пришлись по нраву его эскизы.

Констанс не требовалось изображать удовольствие, доставленное этим замечанием. Она переполошилась: сколь точно и легко Джозефово доверенное лицо потрафило ее гордыне! Преображая скупо обставленный холостяцкий дворец Джозефа в семейное гнездышко, Констанс в самом деле полагалась на галерею Питера Викса и его «Журнал английского жилища».

— Джозеф определенно нуждался в женском взгляде. Дому старого солдата недоставало — и он первый готов был с этим согласиться — некоторой мягкости.

Она развернулась к Джозефу — тот оперся о дверь подальше от супруги, насколько позволяла комната.

— Мой дорогой, ты не составишь нам компанию? — вопросила она, и голос ее дрогнул даже от столь малой неправды (что она желала его общества, что все это — светское чаепитие), однако старый доктор, кажется, не заметил ее нервозности и лишь покачал вилкой с лимонным пирогом под кончиком неровного носа, увенчанным розовой шишкой.

— Блестящий труд, — сказал он, сложив сухие шершавые губы в малоприятную кривую улыбку. — Крупица нежности, неуловимая пикантность. — Он ткнул в рот салфетку. — Миссис Бартон, вы — королева искусства домашнего очага.