Молитвы разбитому камню - Дэн Симмонс Страница 38

Но ты не просто неуклюжий простачок, Марин, в тебе было… что?.. что-то было. За бездумным эгоизмом и неопытностью, с которыми ты не расстаешься, скрывается что-то. Быть может, неравнодушие. Или хотя бы уважение.

Именно на это неуловимое нечто я и возлагала столько надежд все эти годы, Марин. На неравнодушие, что пробивалось даже сквозь недалекость мальчика, рожденного в улье и воспитанного на корабле. Я верю… нет, я знаю, что иногда что-то значила для тебя. А если я для тебя что-то значила, то и мой мир тоже. За те немногочисленные часы, что мы провели вместе, ты, возможно, что-то понял. Только на это мы и надеемся. Это наш единственный шанс на спасение.

Признаюсь, я ничего такого не замышляла, когда крала твой дурацкий летающий ковер. Вообще, не знаю, о чем я думала, позволяя увести себя с праздника. Наверное, хотела тебя похитить. Или соблазнить и задержать, выпытать какую-нибудь информацию, полезную дяде Грешэму. Может, даже мечтала, что ты присоединишься к нам, мы вместе будем плавать с морским народом и защитим Заветную. А потом Бертоль все испортил…

Я скучаю по тебе, Марин. Сегодня вечером спущусь в гавань, буду смотреть на звезды и думать о тебе. Я и раньше так делала.

Прости, Марин, на этот раз я не дождусь нашей встречи. Но тебя дождется наш мир. Море, которое я услышу сегодня, споет тебе ту же песню. Нужно сохранить эту песню, любовь моя, в этом есть смысл. Они не смогут контролировать планету, не подчинив себе острова, а островами управляет морской народ.

Я веду дневник с тринадцати лет. Здесь было несколько сотен записей, но я сотру их все и оставлю лишь несколько. Наша любовь не только легенда и хитрый расчет. Мы стали друзьями, мы провели вместе несколько счастливых дней, ведь так?

Прощай, Марин. Прощай и будь здоров.

Я отключаю комлог и целую минуту сижу в тишине. Снаружи волнуется толпа, но толстые стены гробницы почти не пропускают звуков. Набираю в грудь побольше воздуха и щелкаю по дисплею.

Снова появляется Сири. Ей далеко за сорок. Я сразу же узнаю день, когда была сделана запись. Помню плащ, кулон из миножьего камня, прядь волос на лице, выбившуюся из заколки. Очень хорошо помню тот день. Последний день нашего третьего Воссоединения. Мы с друзьями отправились в горы неподалеку от Южного Терна. Донелу было десять. Мы уговаривали его скатиться вместе с нами с ледяной горки. Он плакал. Показался воздушный глиссер, и Сири отошла от нас. Из машины вышла Магритт. У Сири изменилось лицо, и мы сразу же поняли: что-то случилось.

То же самое лицо смотрит на меня сейчас. Она рассеянно заправляет непослушную прядь за ухо. Глаза покраснели от слез, но голос твердый.

— Марин, сегодня они убили нашего сына. Алону был двадцать один год, и они его убили. Ты был в таком замешательстве, все повторял: «Какая ужасная ошибка. Как такое могло случиться?» Ты не очень хорошо знал нашего сына, но я видела, ты скорбел, когда услышал о его гибели. Марин, это не несчастный случай. Даже если уцелеет только эта запись, даже если ты никогда не поймешь, почему я подчинила свою жизнь слезливой легенде, знай: Алон погиб не из-за несчастного случая. Он был с сепаратистами, когда нагрянула полиция. Он мог бы сбежать. Мы вместе заранее подготовили ему алиби. Ему бы поверили. Но он решил остаться.

Сегодня, Марин, ты восхищался тем, что я сказала толпе… той шайке… около консульства. Знай, корабельщик, я имела в виду именно то, что сказала: «Теперь не время показывать свою злость и ненависть». Именно так. Теперь не время. Но наш день придет. Непременно придет. И в этот день им не удастся так просто завладеть Заветной, Марин. Мы боремся и сейчас. Те, кто забыл про нас, сильно удивятся, когда придет наш день.

Образ бледнеет, на него накладывается другой: сквозь черты сорокалетней Сири проступает лицо двадцатишестилетней девушки.

— Марин, я жду ребенка. Я так счастлива. Ты улетел больше месяца назад, и я скучаю. Тебя не будет десять лет. Даже больше. Марин, почему же ты не позвал меня с собой? Я не смогла бы полететь, но обрадовалась бы, если б ты попросил. Но я жду ребенка, Марин. Доктора говорят, мальчик. Любовь моя. Я расскажу ему о тебе. Быть может, однажды вы с ним отправитесь на архипелаг и будете вместе слушать песни морского народа, как мы с тобой совсем недавно. Может, тогда ты сможешь их понять. Марин, я скучаю. Пожалуйста, возвращайся скорее.

Голограмма дергается и мерцает. Передо мной разгневанная шестнадцатилетняя девчонка. По обнаженным плечам и белой ночной рубашке в беспорядке рассыпались длинные волосы. Она говорит торопливо, сквозь слезы:

— Корабельщик Марин Аспик, мне жаль твоего друга, правда жаль. Но ты даже не попрощался со мной. Я так мечтала… что ты поможешь нам… что мы вместе… а ты даже не попрощался. Плевать мне, что с тобой будет. Возвращайся в свой вонючий гегемонский улей. Чтоб ты там сгнил. Знаешь, Марин Аспик, не хочу тебя больше видеть, ни за какие деньги. Прощай.

И она поворачивается ко мне спиной. Голографическое изображение меркнет. В гробнице темно, но до меня доносится голос Сири — она тихо смеется и говорит (не знаю, сколько ей лет на этой записи):

— Адью, Марин. Адью.

— Адью. — Я выключаю комлог.

Выхожу из гробницы, щурясь от яркого света. Толпа расступается. Люди возмущенно перешептываются: сначала сорвал им церемонию, а теперь вот улыбается. Даже на холме слышно, как вещают громкоговорители.

— … начало новой эры сотрудничества и взаимодействия, — глубоким голосом говорит консул.

Ставлю металлическую коробку на траву и достаю соколиный ковер. Любопытная толпа жмется ближе. Ткань выцвела, но левитационные нити сияют свежевычищенной медью. Усаживаюсь на ковер и ставлю позади себя коробку.

— … и даже больше, время и пространство уже не будут помехой.

Прикасаюсь пальцами к тканым узорам, и ковер поднимается в воздух. Люди в испуге отшатываются. Я вижу крышу гробницы и море. Острова возвращаются с Экваториального архипелага. Сотни островов плывут с юга, их подгоняет теплый ветер.

— Итак, я с огромным удовольствием замыкаю эту цепь. Колонисты с Мауи Заветной, добро пожаловать в сообщество Гегемонии Человека.

В зенит устремляется тонкий луч церемониального лазера. Раздаются аплодисменты, играет оркестр. Я, прищурившись, смотрю в небо, где вспыхивает новая звезда. Я знаю вплоть до миллисекунды, что там сейчас происходит.

Портал запущен. На несколько миллисекунд время и пространство действительно перестают быть помехой. А потом из-за взрывной волны искусственно созданной сингулярности срабатывает термальный заряд, который я поместил на внешнюю экранирующую сферу. Этот маленький взрыв с планеты не виден, но через секунду радиус Шварцшильда поглощает собственную оболочку и хрупкий тридцатишеститонный двенадцатигранник превращается в пламенеющий шар диаметром в несколько тысяч километров. Вот это уже хорошо видно с планеты, и зрелище получилось великолепное: в чистом голубом небе вспыхивает миниатюрная сверхновая.