Ледяной поцелуй страха - Наталья Калинина Страница 37

Скандал, конечно, разразился грандиозный: родители даже прилетели, чтобы наставить на путь истинный неразумную дочь и восстановить ее в престижном вузе. Война вышла кровопролитной и проложила неимоверную пропасть между родителями и ставшими на одну сторону Насти с бабушкой. Но, однако, победа — тяжелая, выцарапанная — осталась за девушкой. Не то чтобы ей позволили учиться в выбранном месте, от нее попросту отреклись как от дочери. «Они отказались от меня еще до рождения, — горько сказала Настя потом бабушке. — Так что, ба, мы ничего не потеряли».

На втором курсе она впервые влюбилась. Чувство было взаимным, и Настя, опьяненная им, пропустила начало и стремительное развитие болезни бабушки. А старушка, угадав в начале скорый конец, скрывала от влюбленной внучки свою боль и плохое самочувствие. И только когда бабушку отвезли на «Скорой» в больницу, Настя очнулась. Счастливый сон развеялся, и наступил затяжной кошмар, от которого нельзя было очнуться. Погруженная в его затягивающую трясину, девушка забыла и об учебе, и о молодом человеке. Пожилой врач, внешне похожий на Джованни, откровенно сказал Насте, что шансов на выздоровление у бабушки очень мало. «Она уже не молодой человек. И стадия такая, что не оставляет надежд».

В ту ночь после разговора с врачом Настя впервые за долгое время позвонила родителям. «Я положу ее в швейцарскую клинику! — ответила мать. — Ее там вылечат, а тут и не…» — «Она не поедет», — возразила Настя. «Ну как это не поедет! Еще как и поедет! Здесь — уход и лечение, а там, у вас…» — «Здесь тоже уход и лечение!» — выкрикнула, закипая, Настя. «Ну кто там за ней ухаживает? Сиделок нет, медсестер…» — «Я за ней ухаживаю!»

Они поспорили — жестко, с оскорблениями и упреками с обеих сторон. «Что ты от меня хочешь?!» — в сердцах выкрикнула мать под конец разговора. «Чтобы ты приехала, — ответила Настя. — Только это. Она твоя мать». — «Мы сейчас не можем! Именно сейчас не можем! Если бы родители были тебе хоть немного дороги, ты бы знала, что сейчас у твоего отца неприятности. Ему нельзя улетать! А бросить его в такой момент я тоже не могу!» — «А мать? Бросить свою мать в такой момент?! Ладно меня, но ее?..» В трубке раздались гудки. Настя надеялась, что мама одумается, прилетит. Но на счете лишь появился очередной перевод — крупный, способный оплатить бабушке лечение в хорошей клинике на год вперед. Настя не сняла с него ни копейки: жили небогато, но сбережения имелись, их и хватило на все необходимое. Но, несмотря на уход и терапию, через месяц бабушки не стало.

Настя возвращалась из больницы в тот страшный день, погруженная не в мысли, а кромешную тьму. Ушел единственный человек, который искренне ее любил, ушел с бабушкой свет, ушло тепло. Что дальше? Холод одиночества. Давление стен враз ставшей неуютной, как пустой подвал, квартиры. Яд воспоминаний, которым она отравляется, как опиумом, во вред себе. Погруженная в отчаяние, Настя не сразу среагировала на оклик за спиной.

— Ры-ыжая! — раздалось повторно. Только тогда девушка очнулась и оглянулась на торопившегося к ней через двор Вовку. На мгновение показалось, что сейчас он налетит, как в детстве, сзади, дернет за косу, вырвет сумку, вытрясет содержимое в лужу. На мгновение — и сердце болезненно сжалось: многое, очень многое Настя бы отдала за один момент из ушедшего навсегда детства. Оказывается, дни, казавшиеся несчастными, когда-нибудь могут показаться счастливыми. Вовка обижал ее, но дома ожидала бабушка. А сейчас — никто. Впереди лишь — тяжелые хлопоты, к которым Настя не знает, как подступиться.

— Ты чего одна в потемках ходишь? — спросил Вовка, за грубовато-небрежным тоном то ли маскируя беспокойство, то ли просто любопытство и скуку. Настя промолчала.

— Эй… Ты в порядке? — Вовка вгляделся в ее лицо, освещенное тусклым светом из окон квартир.

— Бабушки сегодня не стало, — выдавила она. Вовка отшатнулся и как-то по-бабьи охнул.

— Ох ты ж, черт возьми… — пробормотал он. — Как же так? А я еще вчера подумал, что давно не вижу ее. И мать о ней спрашивала.

— Болела она.

Слышала Настя себя будто со стороны. Она словно раздвоилась: вот одна ее часть стоит и разговаривает с Вовкой, отвечает на его вопросы хоть и тихо, но спокойно, без слез, истерик. А другая… Другая ее часть то ли взлетает в небо вслед за бабушкиной душой, то ли падает в бездну.

— А ну пойдем! — решительно сказал Вовка и взял девушку за руку.

— Куда?

— К тебе! Не оставлю же я тебя одну! Или хочешь к нам? Мамка тебе постелет в моей комнате, а я переночую у родителей в спальне или на кухне на полу.

— Нет, я останусь дома.

— Тогда я с тобой, — сказал Вовка таким тоном, что Настя и не подумала возразить.

Как так получилось, что в ту ночь, в самую страшную ночь ее жизни, когда от отчаяния, безысходности и непоправимости хотелось ходить по стенам и выть на луну, самую сильную поддержку оказали ей не родные люди, а тот, кого она с детства считала врагом? Вовка просидел с нею до утра, отлучившись лишь один раз: сбегал в круглосуточный магазин за бутылкой коньяка.

— Водки бы принес, да ты — девушка, — прокомментировал он, выставляя на стол темную пузатую бутылку и выкладывая нехитрую снедь в виде сырных и колбасных нарезок.

— Я не хочу есть, — бесцветным голосом отказалась от угощения Настя.

— Можешь не есть, — согласился Вовчик. — Но коньяк принять обязана. Как лекарство.

Она и приняла. Тепло разлилось по телу приятной волной, растапливая сковавшую душу ледяную корку. И Настя наконец-то расплакалась. Она рыдала на плече Вовчика, совершенно не стесняясь, а он лишь гладил ее по волосам и тихонько что-то шептал в утешение. Две рюмки коньяка, и она успокоилась, уснула прямо в одежде на диване. Вовка заботливо укутал девушку пледом и сам просидел рядом на стуле, охраняя ее сон, до утра. А когда Настя проснулась, сходил за матерью, и та привела с собой еще двух соседок. Все необходимые хлопоты, связанные с устройством поминок, взяли на себя эти женщины, хорошо знавшие Настину бабушку и ценившие ее доброту. А Вовчик сопровождал Настю в ее других печальных делах: получать все бумаги, договариваться о похоронах.

Она стала привыкать к нему — ее врагу, оказавшемуся в тяжелый момент самым близким другом. Стала привыкать настолько, что уже готова была пустить его в сердце. Да только Вовчик сам поставил точку в их так и не начавшихся отношениях. Однажды вечером он пришел к ней — без обычной шоколадки, которую приносил всегда к чаю, и не похожий на себя. К визитам к девушке парень всегда тщательно готовился: надевал свежую рубашку, причесывал на пробор светлые волосы, душился терпким одеколоном с хвойной отдушкой так сильно, что после его визита квартира еще три дня пахла новогодней елкой. Но в этот раз он нагрянул без предупреждения и в неряшливом виде: распахнутая куртка демонстрировала выбившуюся из брюк мятую рубаху, волосы растрепал ветер, лицо — красное, словно после пробежки. А в глазах — смесь решимости и отчаяния. И пахло на этот раз от Вовки не хвойным одеколоном, а коньяком.