Испорченная реальность - Джон Урбанчик Страница 37

Она склоняется к моему уху и еле слышно шепчет:

— Я знаю дорогу в город.

III

Я думаю о многом.

О том, что это ловушка. Подстава. О том, что они хотят проверить, насколько я испорчен. Что они сделают, если выяснится, что я не совсем плох, убьют меня или отправят в изгнание?

Я гадаю, почему она выбрала меня. Что я такого сказал, пока лежал без сознания, что Дайю решила действовать сейчас?

Гадаю, искренна ли она. Или грежу о том, чего она хочет на самом деле. Я не совершенен. Дома меня ждет Карен, женщина, о которой всегда мечтал, даже до того, как сам это осознал. Не думаю, что могу дать Дайю то, чего она хочет. Я достаточно умен, чтобы понимать это. Но мне нужна ее помощь. Один я не справлюсь, знаю, и это пугает меня.

Я гадаю, где теперь Карен, как я найду ее, что она скажет. Я знаю, с чего начать — с дома ее матери в Аннандейле ^[32]. Она жила там до того, как мы встретились. Если ее там не окажется, я найду интернет-кафе. Я не волнуюсь. Просто гадаю, чем она занимается, с кем она и — по милости Антонио Феррари — счастлива ли. Даже не так: счастливей ли? Я не могу вообразить себе это. Как и мысль, промелькнувшую в ее голове и сменившую реальность на ту, где я не рождался.

Я думаю, хватит ли у меня сил вернуться в Сидней.

Сделать то, что должно.

Гадаю, смогу ли когда-нибудь облечь это в слова. Вижу пистолет Иезавели, чувствую его тяжесть, мысленно поднимаю его и целюсь. Даже на спусковой крючок нажимаю. Но смогу ли сложить весь пазл, назвать вещи своими именами, озвучить намерение?

Нет.

Я думаю о слухах, о легендах, об истории, которую так убедительно рассказал мне Антонио Феррари. Как будто он знал, что это правда, и ненавидел себя за то, что не может сделать все сам. Не может убить сестру. Боже, звучит просто ужасно. Я бы не смог, а ведь у меня и сестры не было.

Я гадаю, кончится ли все это так же плохо, как началось.

Гадаю, когда вернется Дайю и что мы тогда сделаем. Прошел уже час с тех пор, как она ушла, с тех пор, как просила меня о помощи, с тех пор, как говорила мне о шансе.

Призраки только о них и болтают. И об очищении.

IV

Очень скоро я начинаю тревожиться.

Обычно я не слишком нервничаю. Только иногда. В ночь знакомства с Карен в Орландо, где-то между студией «Юниверсал» и «Морским миром» ^[33], я едва с ума не сошел — от алкоголя и желания, да, но в основном от волнения.

Хуже всего было вечером, когда я просил ее руки — в Сиднее. Мы встречались уже какое-то время, и мир без Карен (не особо отличающийся от этого) казался мне блеклым. Мрачным. Я понял, что у меня осталось два варианта: пляска в петле и то, что пугало ничуть не меньше. Я собрал все свои гроши (ладно, в Австралии нет грошей, не в этом суть), пригласил Карен на роскошный ужин в «Маленькую улитку» ^[34] (да, мы заказали эскарго ^[35], а еще жареного на гриле кенгуру) и во время десерта из профитролей ^[36] и мусса попросил ее руки. Сделал это как должно, стоя на колене, и сначала спросил бы ее отца, если бы он был жив.

Я еще никогда так не нервничал. Это было счастливейшее мгновение моей жизни.

Будут и другие. Я отказываюсь опускать руки.

И все же ужасно, ужасно тревожусь — настолько, что цитирую По, думаю о воронах и павших во прах домах. Он всегда писал о безумии, а я уже на краю. Если честно, болтаюсь над пропастью, держусь одной рукой, а пальцы соскальзывают.

Когда Дайю уходила, надев золотистую маску, она обещала быстро вернуться. Удар сердца кажется часом, минута — месяцем, мы приближаемся к следующему сдвигу, когда бы он ни был. Я боюсь этого, думаю об Антонио Феррари и его словах насчет того, что моя жизнь стерта и может быть совершенно утрачена, когда ластик снова скользнет по странице.

Я пытаюсь не думать о том, что Дайю ушла и, даже сильнее, что она еще не вернулась.

Когда дверь открывается, я едва удерживаюсь от того, чтобы вскочить на ноги, но это другой призрак. Я его раньше не видел. Он высокий, мускулистый, с приклеенной серой усмешкой. Кажется, ему хочется сожрать меня, а не болтать. Он открывает рот, полный заостренных зубов, и это впечатление усиливается.

— Тебя зовут.

— Кто?

Призрак фыркает. Поигрывает кулаками. Он не желает отвечать. Это единственное предупреждение, и лучше бы мне подчиниться. Я встаю, сам, и иду за ним в главную пещеру.

Боже, нет!

Сперва они не узнают меня. Вокруг них волнуется серое море, между нами — тени и костер. Я не вижу ни следа Дайю.

Руки связаны у них за спиной, они обе на коленях, а позади стоит невысокий и коренастый лидер призраков. Его руки — у них на головах.

Я никогда не видел Анну Гордон такой испуганной. Она кажется мне девчонкой из фильма ужасов — глаза такие огромные, что лицо вот-вот треснет, мечутся по сторонам. Из носа течет кровь. Лоб и щека в грязи.

Ворона держится лучше, словно этого и ожидала. Одаривает меня быстрым взглядом.

— Ты изменился, Кевин, — говорит она.

Я делаю шаг вперед — пытаюсь, но огромный мужик-провожатый кладет руку мне на плечо.

— Так много скорби, — говорит она, обращаясь ко мне или ко всем сразу. — Но меня удивляют стыд, вина, страх и злорадство. Это место — сточная канава, Кевин, и ты заражен.

— Я...

Она качает головой:

— Не оправдывайся. Ты не поддался, и все же тебя затронула порча. Теперь ты способен на вещи, о которых знакомый мне Кевин Николс не мог бы и помыслить.

— Это были длинные два дня, — говорю я.

— Не сомневаюсь.

— Кевин?! — зовет Анна — то ли всхлипывает, то ли кричит, то ли задыхается от потрясения. Но я не могу двинуться. — Чего они хотят?..

Она замолкает, а потом признается:

— Мне никогда ничего такого не снилось.

— Мне тоже, — говорю я.

— Как я сказал, — обращается ко мне главный призрак, а вернее играет на публику, Я заметил, что барабаны смолкли. — Я обо всем позабочусь. Один из нас нарушил реальность.

— Я не один из вас, — отвечаю я. Со всех сторон доносятся шепот и хихиканье, и я понимаю, что никто из нас не выйдет отсюда живым. Я обречен, Анна и Ворона обречены, Дайю спасется лишь потому, что бросила меня в последний момент.