Усмешка Люцифера - Данил Корецкий Страница 36

К счастью, дома у Карлуши никого из друзей-алкоголиков не оказалось. Хозяин был один, дрожал и икал с похмелья. Голован закинул чемоданы в погреб, сходил в магазин, купил водки.

— Я поживу тут какое-то время, усек?

Услышав звон стекла из авоськи, Карлуша чуть не расплакался.

— Да хоть на всю жизнь оставайся! Вся хата твоя! Я в сени переберусь, на сундуке спать буду!

Он даже не спросил, почему Голован один и что приключилось с его дальним родичем Круглым.

— Барахло я в погреб скинул до поры до времени, — сказал ему Голован. — А ты в дом никого не води. Увижу, прикончу на месте всех.

Он сунул Карлуше двадцать пять рублей. Потом прогулялся на мусорку, приволок тяжеленный бетонный блок, придавил им крышку погреба. И отправился на боковую. Спал отлично, скелеты и вальсирующие мертвецы не снились…

День, три дня, неделя.

Месяц.

Он наведывался на Уделку, терся среди торговцев фарцой и антиквариатом. Видел там Графа-Юздовского, о котором говорил Лютый. Пару раз, незамеченный, прокатился за ним до самого его дома на Васильевском острове. Лощеный, чистенький, с нервным лицом, Юздовский ему сперва не понравился. Он показался Головану слабаком, а слабаки рано или поздно ссучиваются, есть у них такое свойство. Но, рассудил он, не станет же Лютый рекомендовать ему ссученого?

В конце концов свел знакомство через одного барыгу. Голован принес каминные часы в бронзовой оправе и серебряное блюдо из квартиры на Мойке — первое, что под руку попалось. Увидев товар, Юздовский заметно поменялся в лице. Долго приглядывался, водил по тарелке какой-то специальной щеточкой, сверял что-то по каталогу на иностранном языке. После тщательного осмотра назвал неожиданно хорошую цену… И попросил еще что-нибудь из «этой коллекции». А ведь понял, откуда хабар, сученыш!

Он купил в общей сложности около десятка вещей с Мойки, остальное Голован сдал знакомому перекупщику, с которым работал еще вместе с Круглым. Закорешиться с Графом-Юздовским у него не получилось — слишком они разные люди, но немного все же сошлись… Пару вечеров скоротали за коньяком, говорили в основном про всякий антиквариат, картины, иконы и прочее. Точнее, говорил Юздовский, Голован в этих делах ничего не смыслит. Да и замах у Графа был совсем другой: он на миллионы нацеливался, на контрабанду мировых ценностей, на «окно» в границе… Но несколько фамилий и кличек из сферы «коляшей» Голован накрепко запомнил. Даже записал в блокнот. Теперь он знал, кого начнет доить, когда сколотит себе бригаду.

* * *

Какое-то время все складывалось лучше некуда. Барыга, который свел его с Юздовским, оказался мужиком смышленым. Однажды в пивнухе он сам осторожно, издалека завел речь о том, что неплохо бы пощипать всю эту зажиревшую антикварную шваль… Ну, понимаешь, да? С умом пощипать, без фанатизма — и себя не обидеть, и на развод оставить.

Его, барыгу, так и звали — Барик. Барыга Барик. Голован обстоятельно, без спешки, растолковал ему, что к чему: почему отморозков и наркоманов на такие дела лучше не подписывать и почему люди нужны сугубо исполнительные и жесткие. Чтобы в команде работали. Желательно с мозгами, хотя бы на десертную ложку. И чтобы с антикварами до этого не терлись, чтобы совершенно новые, незнакомые для них морды были. Есть такие на примете?

Барик обещал найти.

Врал он или нет, но по его словам выходило, что Барика знают в Питере, знают в Москве, Минске, Киеве и Одессе. Его знают даже в Череповце. В любом городе, где есть серьезные коллекционеры, Барик имеет знакомства и авторитет. И не только среди коллекционеров — «коляшей». В уголовной среде он считается специалистом-универсалом высшего класса, поскольку может аккуратно толкнуть любой товар, от ношеной шубы до тронного кресла царицы Елизаветы.

— Я ведь сам по жизни не «коляш», ты понимаешь? — В переполненной шумной пивнухе, где посетители стоят спина в спину, плечо в плечо, вокруг Барика очерчен невидимый круг, за который никто заходить не смеет, даже самые отпитые бухари. Но речь свою он все равно ведет тихо, не разжимая губ, звук словно по экранированному проводу идет от него прямо в уши Голована. — С этими обсосами у меня вообще ничего общего, кроме дел! Я по жизни чистокровный барыга! Я не могу, как они, по полгода вздыхать над какой-нибудь гребаной сигаретницей! Меня прет от реальных дел, понимаешь? Взял товар, извернулся, толкнул, и всем красиво!

Договорились. Раскопал Барик двоих здоровяков-близнецов с Витебского вокзала — Серпа и Молотка, — специалистов по командировочным и всяким приезжим. Реальные такие вышибалы под метр девяносто. Отправился Голован с ними в гости к одному из питерских коллекционеров русской живописи. Поговорили полчасика. Выпили по стакану коньяка, отжали тысячу за знакомство и две тысячи в счет ежемесячной платы за «крышу».

Завертелся непыльный веселый бизнес. Живопись, иконы, серебро, японская пластика малых форм (есть и такие коллекционеры, оказывается)…

Антиквары — народ непуганый, трепетный. На Голована и сопровождающих его вышибал они смотрели широко открытыми глазами, как на пришельцев с альфа Кентавра. Живущие в своем уютном обособленном мире, они никогда не сталкивались раньше с особями таких чудовищных габаритов и с такой злобной, прямо-таки искрящей от бешеной злобы аурой. С деньгами расставались легко, даже с каким-то облегчением.

И это было только начало. Самые матерые «коляши», самые большие деньги только ждали своей очереди. И жирные питерские цеховики, и стада портовой фарцы…

Все рухнуло так же легко, как и начиналось.

Однажды ночью Голован вдруг проснулся, словно от толчка. В первую минуту ему показалось, что он снова оказался в бесконечном каминном зале, среди уходящих в небо колонн. Но нет, он был там, где и положено, — в Карлушиной халупе, свежий, бодрый и напряженный, как бегун на старте. А сон ушел. Голован прислушался: сухо щелкали ходики на стене, в сенях посапывал Карлуша. Потом еле слышно скрипнула калитка во дворе.

Он поднялся, взял лежавший у печки топорик для колки лучины, положил под одеяло и лег.

Звякнула щеколда на входной двери. Карлуша перестал сопеть, потом как-то удивленно замычал, осекся… И затих.

В комнату вошли люди. Голован видел их, словно в свете синей лампы. Будто их кто-то облил специальным подсвечивающим составом, пометил специально для него.

Незнакомые люди. Четверо. Точнее, пятеро — кто-то остался в сенях на стреме. Три финки, одна еще горячая от Карлушиной крови, у кого-то на руку намотан капроновый шнурок. Ступают тихо, уверенно. Пришли за его, Голована, жизнью.

Он все про них знал, непонятно откуда. И это его не удивляло. Молча сел в кровати.

— Кто такие и чего надо? — гаркнул изо всей мочи.

Дернулись. Замерли.

— Мое погоняло Миша Чех, в Стрельне я за Смотрящего, — сказал тот, что со шнурком. — Пришел за Круглого спросить, с которым у тебя были дела.