Последний приют призрака - Елена Хабарова Страница 36

Артемьев почувствовал, что его рука снова тянется к пистолету. В самом деле, зачем ждать еще шесть лет? Он был бы счастлив сейчас застрелиться. Прямо здесь. Рядом с останками человека, который благословил его рождение.

Но как святой старец мог так ошибиться?! Если он воистину был провидцем, почему же наделил Артемьева этим даром, который тот обратил во зло? Почему не предвидел этого? Почему не позволил исчадию зла умереть еще во чреве матери?

Артемьев достал пистолет и медленно взвел курок…

И в это мгновение ему вдруг показалось, что над мощами Саровского Святого поднимается некий светлый туман. Сначала он был зыбким, но вскоре сгустился, принимая вид человеческой фигуры – фигуры старика с седыми волосами и бородой, облаченного в белое.

Артемьев вспомнил, что уже видел нечто подобное – в ту незабываемую ночь в Сокольниках, когда из моря крови, которое было пролито им, Виктором Артемьевым, соткался призрак убитого Трапезникова, словно требуя отмщения за всех тех, кто погиб по вине Артемьева, но он уничтожил даже этот призрак, хотя его пытался заслонить собой Гроза, который и принял пулю, предназначенную видению…

Гроза?..

Гроза!

Это имя просверкнуло перед Артемьевым, подобно молнии – воистину подобно молнии, которая когда-то сделала Грозу тем, что он есть! – и он наконец-то понял, почему явился ему во сне Трапезников, почему позвал сюда, почему сейчас предстал перед ним призрак Саровского Святого.

Да, вещий старец воистину предвидел будущее в тот день, когда молодая женщина, беременная тем, кто будет называться Виктором Артемьевым, в беспамятстве упала рядом с могилой праведника. Артемьев – только посредник, посредник между святым – и Грозой, которому что-то предстоит сделать… что-то совершить… неведомо что, неведомо, во имя какой цели. Но Артемьев должен добиться, чтобы сюда приехал Гроза.

Когда? Пока это неизвестно, но, наверное, станет известно позднее.

А сейчас Артемьев должен остановить святотатство, которое творится перед ним. Остановить любой ценой.

Как только эта мысль пришла к нему, светлый призрак рассеялся в воздухе. И полутьма храма, где аромат свечей мешался с вонью то и дело сжигаемого магния, показалась Артемьеву тьмой кромешной…

Его оцепенение прорезал голос Дорофеева.

– А теперь мы должны все это уничтожить! – возбужденно крикнул он. – Сжечь! Как можно скорей! Ящик, тряпки, вату, кости! Все! Все!

Священники, охваченные ужасом, враз упали на колени. Никто из них не мог вымолвить ни слова.

– Молитесь, молитесь, ничего вам больше не осталось, – проворчал Дорофеев, сгребая в кучу покровы, лежащие в стороне. – А вы, товарищи, собирайте этот религиозный мусор – и в костер его. Нечего тянуть. Постановление правительства должно быть выполнено.

– Правильно, – поддержал его Шестаков. – Товарищ Дорофеев нам всем пример подает своей революционной непримиримостью. Раку надо расколоть, дрова кипарисные и дубовые хорошо гореть будут. Эй, кто-нибудь, принесите топорик!

– Хватит, – сказал Артемьев, шагнув вперед. – Довольно. Давайте-ка хорошенько подумаем, прежде чем совершать нелепые поступки.

– Что? – взвизгнул Дорофеев. – Это постановление правительства – для вас нелепо…

– Заткнись, – бросил Артемьев властно. – Я думал, что ты просто болван, а ты, оказывается, еще и провокатор. Ты на что людей толкаешь, своих же товарищей? Вы все – вы вообще в курсе дела, что тут в округе творится? Такие фамилии, как Антонов и Токмаков, слышали когда-нибудь? Наверняка слышали, ведь вы здешние и приехали сюда под немалой охраной! И даже, очень возможно, вам удастся под этой охраной уехать – после того, как вы устроите здесь костер. Но тогда вам до конца жизни придется ходить под охраной. Ваш уезд, можно сказать, уже огнем горит! Антоновские отряды в пяти волостях и в окрестностях самого Сарова, да в такой близости, что даже здешние монахи к ним запросто уходят в отряды. Ладно, мощи вы раскурочили, но еще не поздно положить их обратно, закрыть… Если сожжете их, вся округа станет вашими врагами. Вы сожжете кости, а вас вскоре сожгут заживо.

– Что?.. – воскликнул было Шестаков, но Артемьев резко протянул в его сторону руку – и тот замер с вытаращенными глазами.

А Артемьев почувствовал, что не только ради Грозы благословил его Саровский Святой еще до рождения великим и страшным, мучительным магическим даром. А еще и ради этого мгновения, когда Артемьев простер руки над собравшимися, простер над ними свои власть и силу, проник в их мозг и сделал свои мысли их мыслями. А еще он поселил в их душах такой страх, что каждый из них увидел свой труп после того, как их настигнет месть разъяренных антоновцев и всех тех, кто был на стороне восставших. А на их стороне были все местные крестьяне… тайно или явно!

Шестаков увидел себя обугленным, привязанным к полусгоревшему дереву.

Губков увидел себя распятым на воротах своего же дома.

Зайцев увидел себя разорванным двумя березами.

Фотограф увидел себя с вбитым в горло колом от штатива его аппарата. Глаза трупа были выжжены магниевым шнуром.

Дорофеев увидел себя с распоротым животом: между вылезшими кишками торчали скомканные газеты, в которых были напечатаны его стихи.

И только священники, остававшиеся коленопреклоненными, видели тот же светлый призрак Саровского Святого, который явился и Артемьеву.

Артемьев опустил руки – видения рассеялись, оцепенение, которое охватило собравшихся, прошло… но не бесследно!

Спустя несколько минут члены комиссии единогласно решили пощадить чувства верующих и не сжигать мощи, а собрать их в ту же раку, в которой они находились, и оставить в храме.

Никто из комиссаров не помнил ни слова, сказанного Артемьевым. Они были убеждены, что к этой мысли пришли самостоятельно: прежде всего для того, чтобы не накалять еще больше обстановку в уезде и губернии.

…Артемьев помнил, как все вышли из храма. Множество коленопреклоненных людей собралось вокруг. Они, пусть и со смиренно опущенными головами, выглядели угрожающе, словно дикие звери, которые припали к земле перед прыжком.

Шестаков огласил решение комиссии отменить уничтожение мощей, и люди начали истово креститься.

Артемьев медленно, на подгибающихся ногах, вышел за ворота храма и побрел по улице.

Силы его были на исходе, он хотел сейчас только одного – вернуться в гостиницу и уснуть. Однако через несколько шагов его догнали двое: Гедеон и Анюта.

– А говорил, ничего не можешь, – буркнул Гедеон. – Уговорил все-таки кощунников этих?

– Спаси тебя Бог, ты совершил великое дело, – сказала Анюта, заглядывая Артемьеву в лицо.

И тот почувствовал, что девочка знает: он никого не уговаривал, никакие уговоры не помогли бы!.. Но Артемьев был так измучен нравственно и физически, что мог только слабо кивнуть в ответ на эти слова.