Вампир Арман - Энн Райс Страница 36

Мой господин, глядя на него, рассмеялся.

– Ты надо мной не смейся, – заявил черноволосый, –ты – венецианец, я тебя тысячу раз видел, тебя и мальчишку!

Он показал на меня. Я взглянул на Мастера. Мой господинтолько улыбнулся, и я отчетливо услышал его шепот, как будто нас не разделялотакое расстояние:

– Свидетельство мертвеца, Амадео.

Черноволосый поднял кубок, опрокинул в горло немного вина ипролил столько же на свою остроконечную бороду.

– Полный город потворствующих ублюдков! – объявилон. – Только на одно они годятся: деньги занимать под высокий процент,когда все уже промотали на роскошные одежды.

– Кто бы говорил, – ответил рыжеволосый. – Сам какпавлин паршивый. Стоило бы тебе хвост отрезать. Ладно, вернемся кКонстантинополю, раз ты так уж чертовски уверен, что его можно было спасти!

– Сам говоришь, как поганый венецианец.

– Я – банкир, я человек ответственный, – сказалрыжеволосый. – Я восхищаюсь теми, кому делаю деньги. – Он поднял свойкубок, но, вместо того чтобы выпить вино, плеснул его в лицо черноволосомумужчине.

Мой господин не потрудился отодвинуться, так что вино,несомненно, частично пролилось и на него. Он посмотрел на два румяных потеющихлица по обе стороны от него.

– Джованни Лонго, один из храбрейших генуэзцев, когда-либокомандовавших кораблем, пробыл в городе всю осаду! – закричалрыжеволосый. – Вот это мужество. Вот на такого человека я поставлю деньги.

– С чего бы это? – закричал тот же танцор, что вмешалсяв разговор. Он ненадолго вырвался из круга, чтобы объявить: – Он проигралбитву, к тому же у твоего отца хватало здравого смысла не вкладывать ни в когоиз них деньги.

– Не сметь! – воскликнул рыжеволосый. – ЗаДжованни Лонго и генуэзцев, которые сражались вместе с ним! – Он схватилкувшин, чуть не перевернув его, оросил вином свой кубок, а заодно и стол, апотом сделал большой глоток. – И за моего отца! Да сжалится Господь надего бессмертной душой! Отец, я убил твоих врагов и убью тех, кто купается вневежестве. – Он развернулся, въехал локтем в одежду моего господина исказал: – А мальчик у вас красивый. Не торопитесь с ответом. Подумайте.Сколько?

Мой господин расхохотался так естественно и мелодично, какпри мне еще никогда не смеялся.

– Предложите мне что-нибудь... что-нибудь, что может мнепригодиться, – сказал мой господин, украдкой блеснув глазами в мою сторону.

Такое впечатление, что каждый мужчина в зале разглядывалменя с головы до ног. А ведь они не были любителями мальчиков; они были простоитальянцами своей эпохи, которые, как от них требовалось, плодили детей, атакже при каждой удобной возможности развратничали с женщинами и тем не менееценили пухленького сочного молодого человека, как сегодня люди ценятподжаренный до золотистой корочки тост, намазанный сметаной и превосходнойчерной икрой.

Я не смог сдержать улыбку. Убей их, думал я, пусти их на убой.Я почувствовал себя привлекательным и даже красивым. Ну же, кто-нибудь,скажите, что я напоминаю вам Меркурия, разгоняющего облака в «Весне»Боттичелли; однако рыжеволосый мужчина, сосредоточив на мне плутоватый игривыйвзгляд, сказал:

– Ах, это же «Давид» Верроккьо, натурщик той бронзовойстатуи. И не заверяйте меня в обратном. Он к тому же бессмертный. О да, этовидно – бессмертный. Он никогда не умрет.

Он опять поднял кубок, а потом пощупал свою тунику на грудии вытащил из-под напудренной горностаевой оторочки куртки богатый золотоймедальон с ограненным бриллиантом невероятного размера. Он сорвал цепочку с шеии гордо протянул его моему господину, который смотрел, как он болтается передним, как шар, способный наложить чары.

– За всех нас, – сказал черноволосый, поворачиваясь иглядя на меня в упор. Остальные смеялись. Танцоры кричали:

– Да, и за меня!

– Ничего не получишь, если я не буду вторым, после тебя!

– Послушай, я первый, даже до тебя!

Последнее восклицание было адресовано рыжеволосому, но драгоценностьтанцор бросил моему господину – кольцо с карбункулом и неизвестным мнеблестящим фиолетовым камнем.

– Сапфир, – шепнул Мастер, поддразнивая менявзглядом. – Амадео, согласен?

Третий танцор, блондин, самый маленький ростом из всехприсутствующих, с небольшим горбом у левого плеча, вырвался из круга и подошелко мне. Он снял с пальцев все кольца, как будто перчатки стянул, и швырнул ихмне, так что они забренчали у моих ног.

– Улыбнись мне благосклонно, юный бог, – сказал он,слегка задыхаясь после танца; бархатный воротник у него промок от пота. Он струдом держался на ногах и чуть не упал, но смог превратить это в шутку,неуклюже пустившись в пляс.

Музыка не смолкала, она грохотала и грохотала, словномузыканты считали, что она способна заглушить опьянение их господ.

– Кого-нибудь интересует осада Константинополя? –спросил мой господин.

– Расскажите мне, что стало с Джованни Лонго, – тихимголосом попросил я. Все взгляды устремились на меня.

– Лично у меня на уме осада... Амадео, правильно?.. Да,Амадео! – воскликнул танцор-блондин.

– Ладно-ладно, сударь, – сказал я. – Поучите лучшеменя истории.

– Ах ты, чертенок, – сказал черноволосыймужчина. – Даже кольца не подобрал.

– Да у меня все пальцы в кольцах, – вежливо сказал я, иэто была правда. Рыжеволосый не замедлил ринуться в бой.

– Джованни Лонго оставался там все сорок дней, пока шелобстрел. Когда турки проломили стены, он сражался всю ночь. Ничто его нестрашило. Его отнесли в безопасное место лишь потому, что он получил пулю.

– А пушки, сударь? – спросил я. – Онидействительно были такие большие?

– Можно подумать, ты там был! – закричал черноволосыйрыжему, прежде чем тот успел мне ответить.

– Мой отец там был! – сказал рыжий. – И выжил,чтобы все рассказать. Он был на последнем корабле с венецианцами, которыйвыскользнул из гавани. И пока вы не успели вставить слово, сударь,предупреждаю: не смейте дурно говорить о моем отце или тех венецианцах. Онивывезли население в безопасное место, после того как битва была проиграна...

– Дезертировали, ты хочешь сказать, – ответилчерноволосый.

– Я хочу сказать, ускользнули, унося с собой беспомощныхбеженцев, когда битва была уже проиграна. Ты назвал моего отца трусом? Ты вхороших манерах понимаешь не больше, чем в войне. Ты слишком глуп, чтобы с тобойдраться, да и слишком пьян.