Сказки сироты: Города монет и пряностей - Кэтрин М. Валенте Страница 35

– Но я ношу её с собой денно и нощно, – сказал Тальо и закрыл крышку.

Так началось наше общее путешествие, целью коего был Аджанаб, оказавшийся так далеко, что в те края не залетал даже призрачный город. Я и не думал, что мир настолько велик. Мы шли, ехали, выступали, чтобы заработать на хлеб в отсутствие той, что каждый день выплёвывала жемчужины. Тальо время от времени ловил жирных зайцев. Темница ходила с ним на охоту и одичала: мало разговаривала, сделалась тощей и высокой, её движения стали резкими и грубыми.

Во время наших маленьких представлений она танцевала.

В тележке имелась красная занавеска, и, когда собиралось больше нескольких сельчан с монетами в натруженных от выдёргивания репы руках, мы вывешивали её и пропускали снизу хвост Гроттески с надетым на кончик зелёным носком, чтобы спрятать жало. Она вздрагивала всякий раз, когда мы набрасывали на неё ткань, но не возражала – это был наш лучший номер. Были и другие: Гроттески часто пела, и, делая это, она обращала лицо к небу и плакала. В итоге наши корзины всегда наполнялись едой и деньгами, потому что песня мантикоры будто хватала зрителей за руки, вынуждая опустошать карманы. Тальо танцевал. Однако те, кто знал, как обычно заканчиваются танцы газелли, пугались его. Поэтому чаще он привязывал ленту к своей мантикоре и поражал зрителей хорошей дрессировкой зверя. Как правило, потом Гроттески от омерзения пожирала ленту, и нам их вечно не хватало.

Однако лучшим из всего, что мы умели делать, был танец Темницы…

С носком на положенном месте хвост Гроттески выглядел вполне убедительно в роли змеи, и они с Темницей исполняли странный и сложный танец, а Тальо играл на дудке или скрипочке из миндального дерева. Годы шли, наша цель приближалась. Я тоже научился играть на дудочке, и мы с газелли вместе аккомпанировали танцу чудовищ. Движения Темницы были чем-то чужеродным и волнующим: хотя она выходила в длинном платье, некоторые сельчане называли танец непристойным. Просто моя подруга танцевала самозабвенно, с каждым разом всё быстрее, и ни разу не повторилась. Она танцевала так, словно лишь танец помогал ей избавиться и от башни из дёрна, и от золотого мяча, и от города призраков, и от влюблённого в неё ежа.

Хвост Гроттески извивался, покачивался из стороны в сторону, лениво закручивался, а Темница рассказывала в танце историю, которую мы узнали на Встрече и которую знали в любой захолустной деревушке, в стенах любого города, – о женщине, бывшей змеёй и Звездой; о том, как муж её предал, и как она ему отомстила. Когда звучали последние ноты, Темница пряталась за занавеской, оставался видимым только большой зелёный хвост.

Моя подруга стала одержима этой историей и своим танцем. Она почти ни с кем не разговаривала, хотя ночью по-прежнему не могла спать одна и устраивалась рядом с Тальо, или со мной, или у мохнатого бока красной львицы. Однажды, когда она пристёгивала к икрам ножи, собираясь поохотиться на оленей, я попытался её поцеловать… лишь раз, чтобы понять, смогу ли я. Темница отстранилась и посмотрела на меня чёрными глазами, окружёнными тёмными кругами.

– Зачем? – спросила она. Её голос был певучим и низким – он наконец-то стал голосом взрослой женщины. – Зачем ты это сделал?

– Не знаю, – сказал я, и это была правда.

Той ночью она принесла с охоты лань, белые пятна на шкуре которой в лунном свете выглядели зловеще. На рассвете Темница исчезла. Шкатулочка Тальо была пуста.

Сказка о Переправе
(продолжение)

– Я последовал за ней. Я всегда следую за ней! Она там, на Острове. Я это знаю и спасу её. Мы всегда спасаем друг друга: моё предназначение – спасать её, её – спасать меня.

Идиллия хмуро посмотрел на небо, чёрное и бурлящее от приближения бури.

– Как ты потратил последние три монеты?

– А тебе какое дело? Может, хватит того, что ты получил одну?

– Считай это любопытством коллекционера, – ответил старик с коротким смешком.

Семёрка прикрыл глаза огрубевшей рукой с разбитыми костяшками. Он сглотнул слёзы, но камень в груди не исчез. Голос юноши дрожал, в нём чувствовался надрыв и надлом; звуки терялись над громадным стеклянным озером и в грохоте неба.

– Я потратил их, чтобы попасть сюда и найти её! Чтобы фермеры и астрологи, ленивые принцы и доярки рассказали мне, куда она отправилась. Чтобы картографы и поэты, речные лоцманы и некроманты объяснили мне, как последовать за ней. Я потратил их, чтобы вернуть её… Зачем ещё они нужны? Что ещё на них можно купить? Я потратил их, чтобы заплатить за неё и пересечь это озеро. Больше ничего нет, у меня остался лишь пустой рукав.

Туман приглушил рыдания Семёрки. Старый паромщик мог бы его утешить – он и впрямь наклонился, чтобы это сделать, но подул слабый свистящий ветер, похожий на последний вздох человека, замёрзшего насмерть посреди заснеженной пустоши. Ветхий коричневый плащ Идиллии взметнулся на этом ветру, и Семёрка увидел то, что под ним пряталось. Он хотел закричать, завопить, но издал лишь стон и уронил челюсть.

Кожа Идиллии заканчивалась у основания шеи, а остальное тело состояло сплошь из костей – больших, длинных жёлтых костей. Его скелет был не человеческим, на спине прятались огромные костяные крылья, которые выглядели как стариковский горб. Руки паромщика были из плоти, как и ноги, покрытые морщинистой, сухой и провисающей кожей, а под рясой он был настолько обнажён, насколько это возможно для человекоподобного существа. Сквозь дыры между костями Семёрка видел покрытую зыбью серебристую поверхность озера.

Там же, в пустоте между костей, бегали две чёрные ящерицы: они гонялись друг за дружкой в грудной клетке, словно белки вокруг дуба, трещали и шипели на бегу, лизали ключицы и тазовые кости. Глаза у них были белые, как у слепцов. То одна, то другая ящерица на миг замирала, будто обнаружив орешек, и вгрызалась в какой-нибудь позвонок паромщика.

Идиллия выглядел огорчённым. Он закутался в свою робу, спрятав бегавших наперегонки ящериц.

– Всё не так плохо, честное слово! Я к ним привык. Но, кажется, они нуждаются в объяснении не меньше, чем костяная монета.

Сказка Паромщика

Некоторые говорят, что Луна мертва, будто она породила лишь мертвецов. Они ошибаются! Тот, кто поверит священным книгам таких существ, должен верить всему.

Луна плодородна и была такой всегда. Она не может поглядеть на себя в океанское зеркало, но из её пупка произрастает пион с хрустальными лепестками. Когда она говорит, из её рта падают устрицы и головастики с беспокойными хвостами. Во тьме мира, до того как кто-то открыл глаза и назвал его тёмным, она была целой и совершенной, не меняла свою форму на протяжении месяца. Но во тьме, как и где-нибудь ещё, были переменчивые ветра и течения.

Они нежно обдували рёбра и плечи Луны, вынуждая её медленно вращаться в небе, раскинув руки, как ребёнок на поверхности прозрачного сине-зелёного земного моря, позволяя маленьким волнам целовать и толкать своё тело.