Логово - Виктор Точинов Страница 33

– Значит… это ты…

Ростовцев не понял:

– Что —я?

– Тебя… ищут… – сказал Снегирь тусклым голосом. – Точнее… ищут человека… с полностью утраченным волосяным покровом… и с провалами в памяти…

Говорил он медленно. Слова повисали по одному, никак не сцепляясь между собой. Казалось, одновременно доктор о чем-то напряженно раздумывает.

– Кто ищет?

Снегирь не ответил. Заговорил о другом, на этот раз торопливо, хоть и по-прежнему негромко:

– Уходи, не задерживайся. Тут не только меня предупредили… И кепку эту с головы не снимай, ни в коем случае, – он показал на головной убор Ростовцева, тоже секонд-хендов-ского происхождения.

– Но…

– Уходи, сейчас Макаровна вернется (пожилую медсестру Снегирь отправил за чьей-то карточкой в регистратуру, едва увидел приятеля). Через час смена закончится, я… В общем, спроси улицу Ленина, любой покажет – там на углу, у виадука, кафе-стекляшка. Посиди, попей кофе… Я подойду.

– Мы без копейки…

Снегирь не обратил на это «мы» внимания, метнулся к шкафу, выдернул из кармана висевшего там плаща пару купюр, сунул Ростовцеву.

– Иди-иди. И про кепку не забудь! – Он буквально выталкивал друга из кабинета.

…Кто же настолько его запугал? – думал Ростовцев, спускаясь по лестнице. Хотя великой храбростью доктор никогда не отличался, но чтобы так вот… Никакой гарантии, что Снегирь придет в кафе, не было. Однако они с Наташей туда отправились. Потому что больше идти некуда.

Да и пожрать, честно говоря, хотелось.

В Красноярске был уже не день, скорее вечер.

И Герман, проведший немало времени, выполняя поручения Эскулапа, решил: пора будить патрона (по совместительству – поднадзорного). Благо кое-какие достижения имелись.

Однако пришлось попотеть, выцарапывая результаты. Местные последователи Гиппократа истории болезней давно умерших людей на компьютерные носители не переносили. Ладно хоть совсем не выбрасывали – вдруг да пригодятся в качестве статистики к чьей-нибудь диссертации. Но на поиски в подвале двухэтажного мрачного особнячка, притаившегося на улице Ады Лебедевой, у Германа ушло несколько часов…

…Вномере Эскулапа не оказалось. Багаж был на месте, за исключением черной сумки, носимой гостем через плечо – с ней он, похоже, не расставался, даже в аэропорту не доверил Герману, укладывающему вещи в багажник, – положил себе на колени.

На столе лежала записка.

Герман!

Я ухожу – хочу навестить одну старую знакомую (старую по стажу знакомства), это здесь, неподалеку. Буду часа через два-три, но если слегка задержусь – не беспокойтесь.

Времени ухода на послании не значилось, вместо подписи – нечитаемая закорючка.

Германа такой поворот событий в восторг не привел, но и преждевременной паники не вызвал. Он спустился в холл, подошел к охраннику – скуловороту с типично качинской физиономией. Тот делал два дела сразу: уныло обозревал пустынные окрестности и лихо лузгал кедровые орешки – пустая скорлупа вылетала изо рта со скоростью гильз, выбрасываемых автоматом «Узи». Герман невольно призавидовал такому мастерству, сам он за два года в полном объеме это искусство так и не освоил (великий патриот Сибири, как ни странно, жил в ней совсем недолго).

На предъявленную фотографию Эскулапа охранник отреагировал нечленораздельными звуками, не прерывая своих занятий. Расшифровка их принесла следующую информацию: этого лысого и бородатого мужика охранник не видел, совершенно точно мимо не проходил в его смену, а заступил любитель орешков два часа назад.

«Значит, скоро объявится», – подумал Герман – и решил не поднимать тревогу. И уж тем более не информировать Генерала о потере подопечного из виду.

Это была ошибка.

Эскулап не объявился ни через два, ни через три часа.

Герман с нарастающей тревогой успокаивал себя: всякое случается при встречах со старыми знакомыми, особенно женского пола, по слухам – Эскулап тот еще ходок…

Через четыре часа перестилавшая постель горничная обнаружила под матрацем полиэтиленовый пакет с чем-то странным. Герман не сразу, но сообразил, чем недавно был этот спутанный комок волос – бородою Эскулапа. Понял, что, пожалуй и сам с трудом опознает лишившееся растительности лицо… И лишь тогда поднял тревогу.

…Герман не знал, что туповатый парень с качинской физиономией, любящий орешки, еще прошлым летом – на всякий случай – был завербован Русланом…

Неторопливых посиделок с разговором в кафе не получилось.

Доктор пришел даже раньше назначенного срока. Протопал к стойке, игнорируя Наташу и Ростовцева. Взял сто пятьдесят коньяка и ломтик лимона – это Снегирь-то, в меру пьющий лишь по праздникам!

Ростовцев (сидевший за столом, как и было сказано, в. кепке) только хмыкнул, глядя на конспирирующего доктора. Хмыкнул про себя, беззвучно.

Снегирь взял заказ, уселся за соседним столиком, боком к ним. Прикрывая рот стаканом, произнес фразу – быструю и тихую, но разборчивую. Допил, выкусил из шкурки лимон, вышел.

– Кажется, это называется манией преследования, – сказала Наташа.

– Или преследованием, без мании, – хмуро откликнулся Ростовцев.

Из кафе они вышли, выполняя новые инструкции доктора, спустя пятнадцать минут.

Вторая точка рандеву оказалась в парке, на скамейке, стоявшей в укромном уголке, причем все подходы хорошо просматривались сквозь зелень кустов. Парк – пустырь, кое-как засаженный деревьями – был безлюден. Но Снегирь, подходя к скамейке, озирался, словно неуклюже пытался обнаружить хвост; затем прошел мимо, не заговорив и тщательно обследовал все вокруг – и лишь потом подсел к ним.

Поздоровался с Наташей механически, глядя куда-то сквозь нее. Ответных ее слов, как показалось Ростовцеву, не слышал. Он был похож на другого человека, зачем-то загримированного под Пашу Снегиря, балагура и компанейского парня. Какая уж тут помощь от готового напустить в штаны лекаря, подумал Ростовцев с тоскливым осознанием бесполезности всего сделанного и задуманного. Бесполезности и ненужности.

– Скажи прямо: на чем тебя сломали? – спросил он жестко. – Может, нам сейчас стоит просто уйти?

– На Таське, – сказал Снегирь.

Таська была его пятнадцатилетней дочерью. Единственной, любимой. Растил ее один, так второй раз и не женившись.

Доктор продолжал:

– Сутки не была дома… позвонили… если мол, дернусь… потом вернулась… ничего не делали, совсем ничего… продержали в запертой комнате…

Голос звучал мертво. Ростовцев подумал, что, пожалуй, Снегирь не трус. Пожалуй, наоборот.