Лэшер - Энн Райс Страница 33

— Знаешь, а мне даже нравится то, что они не просыхаютот пьянства. Нет, я не хочу, чтобы с ними что-то случилось, чтобы они на моихглазах упились до смерти или что-нибудь в этом роде. Пусть себе живут. Затокогда они пьяны, я свободна как птица. Терпеть не могу, когда приходиткакой-нибудь сердобольный родственник и начинает меня расспрашивать, когда яложусь спать и приготовила ли я уроки… А я могу гулять хоть по всему городу. Иникому нет до меня никакого дела.

Ее откровение слегка позабавило Пирса. Как ни странно, Монуон обожал, хотя в его вкусе были создания, скажем так, более невинные ижизнерадостные — такие как его невеста и одновременно двоюродная сестра КлэнсиМэйфейр.

Даже если не принимать во внимание буквальное значение слова,Мона отнюдь не невинное существо. Все дело в том, что у нее имелась свояфилософия: никогда не считать себя плохой и не делать ничего дурного. Востальном — полная свобода. Можно сказать, Мона всегда была своего родаязычницей.

А свободой она и в самом деле пользовалась. И распоряжаласьею в соответствии со своими языческими представлениями. Она даже заранеепросчитала, когда ей следует перейти к активной сексуальной деятельности.Вскоре после того, как она начала воплощать свое намерение в жизнь, тетушкеГиффорд постоянно сообщали о ее многочисленных связях.

— А ты знаешь, что ребенок обожает заниматься этимделом на кладбище?! — кричала в трубку Сесилия.

Но что Гиффорд могла сделать? Она и так пропадала в домеМоны почти постоянно, так что Алисию от одного ее появления уже начиналотошнить. Мать Моны рада была не пускать Гиффорд на порог, но не тут-то было.Что же касается бабушки Эвелин, то она не имела обыкновения делиться с кем быто ни было тем, что видела или не видела.

— Я рассказала тебе все о моих парнях, — однаждызаверила ее Мона. — Поэтому можешь на этот счет больше не волноваться!

По крайней мере, бабушка Эвелин перестала потчевать ихцелыми сутками историями о том, как они с Джулиеном танцевали под виктролу. И,возможно, из-за ее молчания Моне ни разу не довелось слышать о связи еепрабабушки со Стеллой. И неудивительно. Об этом не пронюхал даже хитроумныйЛайтнер! В его документах ни словом не упоминалось о том, что Стелла состояла всексуальных отношениях с женщинами!

— Это были лучшие годы моей жизни, — с упоениемрассказывала бабушка Эвелин своим дочерям. — Это случилось с нами вЕвропе, а точнее, в Риме. Даже не помню, где находились в это время Лайонел иэта противная нянька. Наверное, она вышла погулять с Антой. Ничего подобного уменя больше никогда и ни с кем не было. Иное дело — Стелла. В первую же нашуночь она рассказала мне о своих связях с женщинами. Сколько их было всего,сосчитать невозможно. Она говорила, что любовь с женщиной подобна верхушкамсливок. И я с ней вполне согласна. Попадись мне на моем веку еще такая женщина,как Стелла, я вновь отдала бы ей свое сердце. Помнится, после возвращения изЕвропы мы вместе поселились во Французском квартале. Стелла снимала тамнебольшую квартиру. Мы лежали с ней на огромной кровати, ели устрицы скреветками и пили вино. О, до чего быстро пролетели эти недели в Риме!..

Потом у них зашел разговор о виктроле, которую Джулиенподарил юной Эвелин. Стелла все поняла и никогда не просила ее вернуть. Не то,что Мэри-Бет. Та как-то раз пришла на Амелия-стрит и заявила:

— Отдай мне виктролу Джулиена.

Джулиен умер всего шесть месяцев назад, а Мэри-Бет уже, какураган, начала рыскать по его комнатам.

— Я, конечно же, не отдала ей виктролу, — сказалабабушка Эвелин.

Потом она привела Гиффорд и Алисию в свою комнату и завелавиктролу. Они слушали старые песни, а также арии из «Травиаты».

— Эту оперу мы со Стеллой слушали в Нью-Йорке. Как ялюбила Стеллу!

— Дорогие мои, — обратилась она однажды к Алисии,Гиффорд и Моне, которые были тогда, по-видимому, слишком молоды, чтобы суметьее понять, — рано или поздно вы должны познать нежную и драгоценную любовьдругой женщины. Не будьте глупыми. В этом нет ничего неестественного. Такаялюбовь подобна кусочку сахара в вашей чашке с кофе. Она все равно что клубничноемороженое. Или чистейший шоколад.

Не удивительно, что после таких рассказов Алисияпревратилась в настоящую потаскуху. Она не отдавала себе отчета в том, чтоделала. В ее постели перебывали почти все моряки, сходившие на берег вувольнение, и целая армия солдат. Она спала со всеми подряд, пока Патрик невзялся за ее перевоспитание.

Их первая ночь превратилась в сплошную попойку, а нарассвете Патрик объявил, что берет Алисию на поруки. Он обещал позаботиться омаленьком несчастном создании, заблудшей овце. Вскоре она забеременела от негоМоной. Это были веселые годы, наполненные шампанским и смехом. Теперь же отбылой романтики не осталось и следа: они оба превратились в обыкновенныхпьяниц. Не осталось ничего хорошего, кроме Моны.

Гиффорд взглянула на часы, золотые наручные часики, которыеей подарила Старуха Эвелин. Осталось меньше часа до конца Мар-ди-Гра. Ровно вполночь наступит среда Великого поста, и тогда ей можно будет вернуться домой,в Новый Орлеан.

Она подождет до утра, а то и до полудня. Затем, невзирая нажуткое встречное движение, поедет в Новый Орлеан, и часам к четырем уже будетна месте. По дороге она остановится в Мобиле, у церкви Святой Сесилии, чтобыпоклониться предкам. Одно только воспоминание об этой церквушке, а также освятых и ангелах принесло ей успокоение, и она смежила веки. Пусть прахостается прахом. Еще один час — и она сможет отправиться домой.

Райен не мог понять, отчего жена так сильно боится праздникаМарди-Гра.

— Причина в том, что все вы соберетесь в доме на Первойулице, — отвечала она, — и будете делать вид, что с Роуан ничего непроизошло. Вот это меня и пугает больше всего.

Она опять вспомнила про орден и дала себе слово, что позжепроверит, лежит ли он по-прежнему в ее сумочке.

— Ты должна понимать, что означает для семьи этотдом, — с укором произнес Райен.

Ох уж этот Райен! Нашел кому говорить! Будто она сама этогоне знала. Будто она не росла в десяти кварталах от злополучного особняка и изодня в день не слушала истории из уст бабушки Эвелин.

— Я сейчас имею в виду не предания о Мэйфейрскихведьмах, а только нашу семью в целом, — оправдывался он.

Гиффорд откинула голову на спинку кушетки. Ах, как было быздорово остаться в Дестине навсегда! Но это невозможно. И никогда возможным нестанет. Дестин был для нее убежищем, но не домом. Дестин был всего лишь пляжеми домиком с камином.