Агни Парфене - Светлана Полякова Страница 32

Он сам не мог понять, почему эта мысль появилась сейчас, и уж совершенно было непонятно, почему ему хочется, чтобы она видела именно это, как будто — общее видение сближало их, делало ближе, чем брата и сестру…

— Где это? — спросила она.

— Этот монастырь — далеко отсюда, — сказал он. — Очень далеко. Он расположен в лесу, и добраться до него трудно. Чтобы найти его, нам пришлось в свое время так плутать, хотя человек, который первый раз привез меня туда, прекрасно знал дорогу. Знаете, такое ощущение, что он — монастырь — это нарочно делает.

— Что? — спросила она.

— Прячется, — пояснил он. — Он прячется от людей. Пусть найдут только те, кому нужно найти. Очень нужно…

И — сам испугался откровенности своей: «Зачем, почему я так говорю с ней, как будто очень хорошо ее знаю и уверен, что не будет насмешки, не будет — удара?»

— Красота в самом деле начала прятаться от людей, — кивнула Лика. — Осталось так ее мало, и то, что остается, многим не кажется прекрасным — у них уже совсем другое представление о том, что можно назвать «красотой», и теперь ничего не исправить, наверное.

Немного помолчав, она добавила, что очень любит эту картину, и ему было от этого приятно, первый раз — обычно он только смущался, когда его хвалили. Но — не сейчас, сейчас — ему очень хотелось вдруг оказаться с ней вдвоем — там, и чтобы вокруг был зеленый лес, и цветы, и… Да, чтобы был дядя Миша. Рядом с ними.

И, зная, что это невозможно, вновь ощутил укол боли и вины и быстро пошел по коридору дальше, пытаясь убежать от этих развалин, от — невозможности радости, от — невозможности счастья.

На улице он остановился. Снег падал крупными хлопьями — он стоял, словно не замечая, как снежинки ложатся на его волосы, не замечая холода.

Перед глазами были языки пламени, пожирающего маленький дом.

В душе была едкая горечь вины.

И когда ее рука легла на его плечо, он вздрогнул, но — ему стало легче.

— Вы замерзнете и простудитесь. Накиньте капюшон, пожалуйста, — попросила она.

«Я уже замерз. Осталось совсем немного — и не будет меня, останется заледеневший ствол дерева с облетевшими ветвями, останется снег внутри, я видел такое дерево — без веток, с умирающим стволом, превратившимся в огромный остов, заполненный снегом. Или — я буду как руины монастыря, знаешь, как сейчас там все засыпано снегом?»

Он послушно накинул капюшон куртки, и она рассмеялась — он улыбнулся в ответ, а она уже виновато потупила взгляд и проговорила:

— Простите… очень забавно, но эти капюшоны почему-то всегда делают нас похожими на монахов-капуцинов.

— Я бы предпочел быть похожим на православного монаха, — серьезно ответил он. — В них есть что-то… небесное. Никогда не замечали?

— Иконописное, — согласилась она. — Кстати, почему вы не пишете иконы? Вы же чувствуете это…

— Я недостоин, — сказал он, слегка прищурив глаза, посмотрел в небо. И повторил: — Недостоин. Мне всегда казалось, чтобы прикоснуться к лику Божьему, или Богородицы, или Ангелов, надо самому обладать святостью. Или — особенной благодатью. У меня нет этого… Я обычный. Даже то, что я чувствую иногда, — это от моего неустройства, именно что — душевного. Господь просто жалеет меня и посылает утешение.

«Он верующий», — подумала Лика. И ей стало почему-то обидно. Она посмотрела на него украдкой, потом посмотрела на небо, где, по ее представлениям, пребывал Бог, — и вздохнула. «У него ведь тоже лицо иконописное. Как у архангела. Поэтому мне нечего и думать о нем». И тут же испугалась собственных мыслей — а она собиралась о нем помечтать? И на каком основании? Он просто помог ей. Он встретился совершенно случайно. И это не повод относиться к случайно встреченному человеку с нелепыми мечтаниями. Хотя, конечно, помечтать можно о ком угодно. Даже о человеке, оказавшемся с тобой рядом в трамвае. Мечтать-то не вредно.

Если помнить при этом, что все — просто случайность.

И оттого, что сейчас все закончится, он развернется, скажет ей что-нибудь хорошее на прощание или совсем ничего не скажет, просто — уйдет, и они никогда уже не встретятся или — встретятся снова случайно и незначительно, стало — грустно совсем.

— Поэтому я предпочитаю пейзажи, — сказал он. — В конце концов, природа создана Господом, и на ней лежит отблеск Его. Надо просто увидеть это. Почувствовать, но — к сожалению, многие этого не ощущают. Если бы ощущали, были бы счастливее…

— Но мне кажется, они чувствуют, просто не умеют облечь в форму, — сказала Лика.

— Может быть, — кивнул он.

«Сейчас уйдет», — подумала она.

Он поднял на нее глаза — на минуту ей показалось, что он все понимает. Слышит ее каждую ее мысль. Знает, что она боится его ухода.

— Вы торопитесь? — спросил он.

— Нет, не очень…

— Я просто подумал — может быть, нам выпить по чашечке кофе?

Она так поспешно согласилась, что невольно испугалась, что он заметит ее поспешность. Но если он и заметил, то не показал виду.

— Только не в ту кофейню, ладно? Лучше подальше пройти немного, там неплохо…

И снова она удивленно посмотрела на него — ей тоже не хотелось туда, где улыбалась дешевая, глупая Коломбина.

— Мне совсем не нравятся там настенные росписи, — сказал он. — Типичный образчик дурного вкуса с претензией на высокий интеллект. Сейчас это стало, увы, модно… Там Коломбина напоминает помесь вампира и дешевенькой проститутки. А Пьеро похож на продавца наркотиков, который решил их попробовать.

Лика засмеялась.

— Надо же, — заметила она. — А я думала, что только у меня такие ощущения…

Они шли по улице, почему-то ей пришло в голову, что он тоже боится, что она уйдет и что она — случайность. Она даже затаила дыхание от этой мысли, но — ей так этого хотелось…

Когда они проходили мимо маленького храма, зазвонили колокола.

Служба закончилась.

Только — почему он так тревожно посмотрел вверх?

Колокола ведь — звучали так светло и радостно…

Ему бы хотелось рассказать ей про сны. Как над развалинами темного храма появляется радуга, и хочется плакать, склонить голову, но — если голову наклонить, не увидишь, как радуга эта сияет все ярче, и ты смотришь, не мигая, но потом просыпаешься, и чудо кончается. Вместо радуги — «черная икона», и это потому, что ты не склонил головы.

Ему хотелось показать ей и икону, потому что — вдруг именно она могла освободить то, что скрыто?

Она была совсем рядом — пока рядом, и он знал, что они неминуемо расстанутся, несмотря на то что он пьет уже четвертую чашку кофе и готов и дальше делать вид, что у него такая кофейная жажда.

Самое обидное — что он молчал. Точно не мог решиться заговорить о важном, а говорить с ней о глупостях не хотелось. И она — в конце концов устала говорить вместо него и замолчала, помешивая ложечкой остатки кофе в чашке и не поднимая глаз.