Морок - Юлия Аксенова Страница 32

Откинулся на спинку стула и с улыбкой подумал по-русски: «Набрался я!»

…Когда воротимся мы в Портленд…

— О-о-о! Это специально для нашего гостя, — крикнули из угла, прервав все более громкую и горячую беседу «по душам».

Виктор расхохотался вместе с остальными.

…Когда воротимся мы в Портленд,

Клянусь, я сам взбегу на плаху…

— Не надо, Смит, лучше оставайся у нас. Мы с Зоологом тут работенку тебе подыщем!

Автор реплики принялся перебирать варианты занятий, которые стоит предложить гостю. В игру включились и другие участники застолья.

Виктор смеялся дольше других: слово «подыщем» казалось непереносимо, тягостно уморительным. Он совсем обессилел от смеха.

Больше почти не пил. Кажется, Георгий следил, чтобы англичанину не наливали.

— Жора, объясни, почему тебя все зовут Зоологом?

— Разве ты не видишь, в каком зверинце мне приходится работать?

Георгий ответил нарочито громко, чтобы слышали сотрудники. Сотрудники не замедлили с возмущенной реакцией.

— Не верьте ему, Виктор!

— У него тачка из зоосада сбежала — вот и Зоолог.

— Тачка сбежала из зоосада? — произнес Виктор почти по слогам и в отчаянии признался: — Я не понимаю.

— Еще бы! Это так не расскажешь! Это надо видеть!

— Что?!

— Да ладно. Я тебе сейчас нарисую. Хотя… Слушай, Жених, у меня там фотография валяется, под клавой. Ну, та самая, ты помнишь? Принеси, а?

Спустя несколько минут напряженных поисков, которые велись силами всей лаборатории и благополучно завершились не под клавиатурой компьютера, а на приборной доске древнего на вид тренажера, Виктор держал в руках простенький любительский снимок. На снимке Георгий вальяжно опирался о капот своей машины.

— Смотри!

Он постучал пальцем в районе номерного знака своего транспортного средства. Знак гласил: «с 300 ад 99».

Георгий заметил, что Виктор все равно не понимает.

— Вот, читай: «зоо — ад». Или так: «зоосад».

Виктор снова расхохотался вместе со всей компанией.

— Здорово! — признал он. Изобретательность такого нестандартного прочтения его просто поразила.

…И в день восьмой, в какое-то мгновенье

Она явилась из ночных огней…

— Алькина любимая песня! Все-таки, ребята, скучновато сидим без наших женщин!

— Уже соскучился? Ну потерпи. Через два часа домой пойдешь…

— Я не про жену. — Взрыв хохота. — И заметьте, даже не про любовницу. Я вообще — про наших девчонок! Мне Сонечки не хватает… А Марина?!

…Все позабыв: и радости, и муки,

Он двери распихнул в свое, жилье

И целовал обветренные руки

И старенькие туфельки ее;

И тени их качались на пороге…

Напротив Виктора за столом сидел тот самый молодой человек, к которому прочно прилипла кличка Жених. Тот был бледен и говорлив. Он то принимался хохотать громче всех и сыпать отменными, слишком тонкими для разгулявшейся компании остротами, то затихал, мрачнел, уходил в себя. Виктор по-хорошему позавидовал ему: раз парень так глубоко переживает предстоящую перемену в жизни, так горько оплакивает свою свободу, значит, уверен в выборе, значит, всерьез готовится прожить со своей избранницей долгие и долгие годы.

…С ревом приближается земля,

Мой «Фантом» не слушает руля…

Виктор продолжал петь, смеяться, бросать реплики, от которых покатывались все, кто их слышал. Но в глубине души, отпущенное на свободу, все явственнее ворочалось тоскливое, сосущее чувство. У чувства было имя, но Виктор не мог вспомнить, что означает это простое слово родного ему языка. Имя походило на название того озера в Шотландии, где живет потерявшееся во времени и пространстве чудовище. «Лох-Несс — лонлинесс». Виктор чувствовал себя таким же потерянным, неприкаянным, как несчастное чудовище, у него тоже никого и ничего не осталось на этом свете: ни дома, ни близких.

Мать и отец давно в могиле.

Виктор был единственным и поздним ребенком. Когда он праздновал совершеннолетие, отцу стукнуло шестьдесят пять. Л через четыре года тот умер от инсульта, не перенеся скуки жизни на пенсии и жаркого климата страны, по которой решил попутешествовать.

Когда Виктору было около тридцати, умерла и мать. Она долго угасала от сердечного заболевания. Сын каждый день навещал ее в дорогой — он тратил на лечение матери почти все, что зарабатывал, — клинике, стараясь развлечь и ободрить, но она все-таки умерла. Он не скрывал слез, когда мать прощалась с ним. Только вот сложилось так, что прощалась она не единожды: мать каждый раз всерьез говорила о скорой смерти, если состояние ее ухудшалось, и каждый раз Виктор верил, что он — действительно последний. Тот год остался в памяти как самый кромешный в его жизни. Когда мать отмучилась, у него уже не осталось живой боли и слез — только ясное сознание, что теперь он — совсем один. С Люси он к тому времени уже разошелся.

Виктору вдруг ярко, живо вспомнилась Люси: смеющаяся, красные от холода щеки, светло-рыженькие колечки волос, трогательно мокрые от снега и пота, выбиваются из-под лыжной шапочки. Она все время падала на простейшей горнолыжной трассе для Начинающих. Виктор поднимал ее обеими руками, каждый раз с удовольствием нащупывая холодное обручальное колечко на ее пальце, покрытом пушистым снегом. Все заканчивалось очередным долгим и нежным поцелуем в губы — вначале прохладные, а потом горячие, — и в рыжие веснушки на белой коже, и в мокрый, как у щенка, нос, и ее нежными ладонями на его затылке… Недолгое время, когда им обоим казалось, — Виктор точно знал: обоим! — что они любят друг друга.

Скоро выяснилось, что у девочки из ирландской деревни и молодого, перспективного лондонского журналиста разные интересы и привычки и разные представления о счастье. Впереди их ждали несколько лет равнодушного сосуществования.

Люси довольно быстро приспособилась, а Виктору так не хватало искреннего, теплого чувства их медового месяца, что семейная жизнь стала, наконец, невыносимо его раздражать. Расстались не просто недовольные друг другом — с ненавистью, почти врагами. Хорошо, что Люси хватило ума, а вернее, эгоизма не родить детей!

Его старики так и не дожили до внуков…

Расстроенный воспоминаниями, Виктор провел рукой по лицу и внезапно осознал, что сидит, низко склонившись над тарелкой с остатками закуски, левая рука, подпирающая лоб, кренится, как Пизанская башня, звук гитары и нестройные голоса по-прежнему тихо журчат рядом, как бы обтекая захмелевшего гостя.

Виктор по привычке посмотрел на всю сцену со стороны. Сцена выглядела позорной. В голове прояснилось.