Дракула - Брэм Стокер Страница 31

Дневник доктора Сьюарда

13 сентября.

Явился в Беркерли и застал Ван Хелзинка уже вставшим — вовремя, как всегда. Коляска, заказанная в гостинице, уже ожидала у дверей. Профессор забрал с собою свой чемодан, с которым он теперь никогда не расстается.

Мы приехали в Хиллингэм в 8 часов утра. Когда мы вошли, то встретились с миссис Вестенр, выходившей из своей комнаты. Она сердечно приветствовала нас и сказала:

— Вы будете очень рады, так как Люси лучше. Милое дитя еще спит. Я заглянула к ней в комнату и видела ее, но не вошла, боясь ее потревожить.

Профессор улыбнулся и сказал:

— Aгa! Мне кажется, что я поставил верный диагноз. Мое лекарство действует, — на что она ответила:

— Вы не должны приписывать себе всего, доктор. Своим утренним покоем Люси отчасти обязана и мне.

— Что вы хотите этим сказать, сударыня? — спросил профессор.

— Я беспокоилась о милом ребенке и вошла к ней в комнату. Она крепко спала, так крепко, что даже мой приход не разбудил ее. Но в комнате было страшно душно, и я отворила окно. Там повсюду лежало так много этих ужасно пахнувших цветов, даже вокруг шеи у нее был обмотан целый пучок; и я решила, что этот тяжелый запах слишком вреден для милого ребенка при его слабости, так что я убрала цветы и немного открыла окно, чтобы освежить комнату. Вы будете очень довольны ею, я убеждена.

Она ушла в будуар, где обыкновенно завтракала. Я следил за лицом профессора и увидел, что оно стало пепельно-серого цвета. Он старался владеть собой в присутствии бедной леди, так как знал о ее болезни, — он даже улыбался, — но как только она ушла, он резко втолкнул меня в столовую и запер за нами дверь.

Тут я впервые увидел Ван Хелзинка в отчаянии. В немом ужасе он поднял руки над головой и закричал:

— Господи, Господи, Господи! Что мы сделали такого, чем провинился этот бедный ребенок, что у нас так много горя? Неужели проклятие, посланное самим дьяволом, тяготеет над нами, раз происходят такие вещи, да еще таким образом? Эта бедная мать совершенно бессознательно, думая все повернуть к лучшему, совершает поступки, которые губят душу и тело ее дочери! О, сколько у нас горя! До чего все дьявольские силы против нас!

— Идем, — заговорил он после минутной паузы, — идем, посмотрим, и будем действовать, один ли дьявол или их много — безразлично; мы все равно его победим.

Он бросился в переднюю за чемоданом, и мы вместе поднялись в комнату Люси.

Я отодвинул шторы, пока Ван Хелзинк подходил к кровати. На этот раз он не был поражен, когда взглянул на это несчастное лицо, покрытое той же самой ужасной восковой бледностью.

— Так я и знал, — пробормотал он. Затем, не говоря ни слова, он закрыл дверь и начал выкладывать инструменты для новой операции переливания крови. Я уже давно сознавал необходимость этого и начал снимать свой сюртук, но он остановил меня жестом руки.

— Нет, — сказал он. — Сегодня вы будете делать операцию. Я буду объектом. Вы потеряли слишком много крови.

Снова операция, снова применение усыпляющих средств; снова возвращение красок пепельно-серым щекам и регулярное дыхание здорового сна. На этот раз я сторожил, пока Ван Хелзинк подкреплялся и отдыхал.

Он воспользовался первым представившимся случаем и сказал миссис Вестенр, чтобы она ничего не выносила из комнаты Люси, не посоветовавшись предварительно с ним, что цветы имеют ценность как лекарство, и что вдыхание их аромата входило в план лечения. Затем он сам взялся следить за ходом дела, сказав, что эту и следующую ночи он проведет у постели больной и что сообщит мне, когда прийти.

После двухчасового сна Люси проснулась свежая и веселая, нисколько не чувствуя себя хуже после ужасного испытания.

Что все это значит? Я уже начинаю бояться, не отражается ли на моем мозгу долгое пребывание среди умалишенных.

Дневник Люси Вестенр

17 сентября.

Четыре спокойных дня и ночи. Я становлюсь такой сильно, что едва себя узнаю. Мне кажется, что я просыпаюсь после долгого кошмара.

Я только что проснулась, увидела чудное солнце и почувствовала свежий утренний воздух. Мне смутно припоминается долгое, тоскливое время ожиданий чего-то страшного; мрак, в котором не было никакой надежды на спасение, а затем — бесконечное забвение и возвращение к жизни, как у водолаза, вылезающего из глубины вод на свет Божий. С тех пор, как доктор Ван Хелзинк со мной, все эти ужасные сны, кажется, прошли; звуки, которые обыкновенно сводили меня с ума, — хлопанье крыльев за окнами, отдаленные голоса, которые казались мне такими близкими, резкий звук, который исходил не знаю откуда и требовал от меня, сама не знаю, чего — все это теперь прекратилось. Теперь я нисколько не боюсь засыпать. Я даже не стараюсь не спать. Теперь я стала любить чеснок, и мне присылают каждый день из Гарлема целые корзины его. Сегодня д-р Ван Хелзинк уезжает, так как ему нужно на несколько дней в Амстердам. Но ведь за мной не надо присматривать; я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы остаться одной. Благодарю Бога за мою мать, за дорогого Артура и за всех наших друзей, которые так добры. Я даже не почувствую перемены, так как вчера ночью д-р Ван Хелзинк долгое время спал в своем кресле. Я дважды заставала его спящим, когда просыпалась; но я не боялась заснуть снова, несмотря на то, что сучья или летучие мыши довольно сильно бились об оконную раму.

Сбежавший волк

«Pall Mall Gazette» от 18 сентября

Опасное приключение нашего интервьюера.

Интервью со сторожем Зоологического сада.

После долгих расспросов и постоянного упоминания в качестве пароля «Pall Mall Gazette» мне, наконец, удалось найти надсмотрщика того отделения Зоологического сада, где содержатся волки. Томас Билдер живет в одном из домиков, находящихся в ограде за жилищем слонов, и как раз садился пить чай, когда я к нему постучался. Томас и его жена, очень гостеприимные пожилые люди, и если то гостеприимство, с которым они меня приняли, — обычное для них явление, то жизнь их, должно быть, довольно комфортабельно устроена. Сторож отказался заниматься какими бы то ни было делами, пока не поужинает, против чего я не протестовал. Затем, когда стол был прибран и он закурил свою трубку, он сказал:

— Теперь, сэр, вы можете спрашивать меня о чем угодно. Вы мне простите, что я отказался разговаривать с вами о делах перед едой. Я даю волкам, шакалам и гиенам во всех отделениях их чай раньше, чем начинаю предлагать им вопросы.

— Что вы хотите этим сказать — «предлагать им вопросы»? — спросил я, желая втянуть его в разговор.

— Ударяя их палкой по голове — это один способ; почесывая у них за ушами — это другой. Мне в общем-то нравится первый — бить палкой по голове, пока не раздам им обеда, я предпочитаю ждать, пока они выпьют свой херес и кофе, так сказать, чтобы почесать у них за ушами. Вы не заметили, — прибавил он, философствуя, — что в каждом из нас сидит порядочно от той же самой натуры, что и в них — в этих зверях. Вот вы пришли сюда и предлагаете мне вопросы относительно моих обязанностей, а я, старый ворчун, желал бы за ваши паршивые полфунта видеть вас вышвырнутым отсюда раньше, чем вы успеете начать свой разговор со мной. Даже после того, как вы иронически спросили меня, не хочу ли я, чтобы вы обратились к надзирателю за разрешением задавать мне вопросы. Не в обиду будет сказано — говорил ли я вам, чтобы вы убирались к черту?