Сибирская жуть-2 - Александр Бушков Страница 31

Потом, два десятка лет спустя, я был в тех краях еще раз — я пытался разыскать Дамдина. Увы, его уже не помнили, он ушел, как говорится, в мир иной, и никто не знал ничего о странной истории…

Я попытаюсь рассказать ее вам, рассказать приблизительно так, как когда-то поведал ее мне орочон Дамдин, человек, которому было далеко за сто.

Это произошло лет двести — двести пятьдесят до наших дней, а может быть, и еще больше. Сам Дамдин не видел человека со звезды, о нем рассказывали ему его прадед и прапрадед — последнего звали дедушка Гомбо. Он якобы сам видал инопланетянина, говорил с ним, даже, можно сказать, дружил, помогал ему в чем-то, в чем ребенок может помочь взрослому человеку. Орочон Гомбо не помнил, не знал, когда и как прилетел человек со звезд. Гомбо знал его, когда он прожил на Земле уже много лет и, наверно, не чаял больше, что улетит на свою родную планету, затерянную в звездной дали.

— Дедушка Гомбо приводил мне рассказ своего деда, который видел, как опустился корабль Ганса нюдэтэ, так звали нашего незванного гостя. Ганса нюдэтэ значит «одноглазый, человек с одним глазом» — чужой имел на лице всего один глаз, прямо ниже лба, посередине лица. Он не был человеком, он был чем-то другим. Но он говорил, он думал, он помогал нам жить, учил нас чему-то, чего мы до него совсем-совсем не знали. Он был добрым, хотя явился к нам со злой целью, с недобрым умыслом. Я это знаю… Ганса сам рассказывал об этом…

Я возьму слово у Дамдина и попытаюсь все рассказать собственными словами, все, о чем поведал мне старый, древний оленевод и охотник в заброшенных горах, где он был последним из могикан и где после него осталась безлюдная пустыня. Я позволю Дамдину иногда вставлять слово в мой рассказ, без его присутствия его повесть не была бы полной…

— В ту пору много было тут народу, может, сорок айлов, большой сумон, почти аймаг. Теперь я тут один с бабой, мои олени и медведь-бабагай, и все… Ну, вот еще нахой — собачки…

В ту пору кочевало в этих горах до сорока семей оленеводов. Орошон, орочон — это и значит — оленевод, оленный пастух. Край этот закрыт от остального мира высокими горами, на которых круглый год белеют зимние снега, перевалы в эти долины открываются не каждый год. Только во второй половине лета возможен выход отсюда, как и вход сюда, да и то на коротенькое время. Земля Санникова в южных горах центра Азиатского материка, остров робинзонного народа, осколка древних гуннов, навалившихся в четвертом-пятом веках на Восточную Европу. Они звали себя сами, даже в пору моего знакомства с Дамдином, хюн — человек, что тогда сильно поразило меня. Ведь хюн — это же и есть гунн. Разве не так?

Когда-то давным-давно ясным майским утром вот в этих горах произошло событие, которое было бы великим, величайшим для всей планеты Земля, если бы о нем стало известно не только его очевидцам, жителям горной пустыни, но и тогдашнему просвещенному миру Европы и Азии. А просвещенный мир спорил тогда, могут ли камни падать с неба. Здесь, на плоском плече горного кряжа, сел, может быть, первый в истории нашей планеты космический корабль иного мира, чужой цивилизации, прилетевший сюда из бесконечности звездных миров.

— Снег растаял, — говорил Дамдин, — вокруг того места, где сел в своей лодке Ганса нюдэтэ, растаял кругом на три-пять полетов стрелы. Звездная лодка была похожа на китайскую хрустальную сахарницу, только большую-пребольшую. Она вся светилась золотом и лазурью. Надо было, когда на нее глядишь, прикрывать глаза ладошкой, так она светилась. Говорят, наши пытались подойти к лодке, самые смелые, но она отбрасывала их, всех, кто подходил к ней ближе полтораста шагов взрослого человека.

Из корабля инопланетной инженерной культуры никто не появлялся несколько дней. Из каких-то окошек-люков высовывались разные щупальца, наверное, брали пробы воздуха, земли, трав, которые быстро зеленели на растаявшей лужайке.

— От сахарницы тепло шло, будто хорошая печка топилась…

Был месяц май, а он снежный месяц в горах, на высоте, превышающей два километра над уровнем моря. Снег лежит тут весь май и за половину июня. А вот под покровом тепловой или какой-то иной защиты тут два этих месяца зеленела трава, расцветали цветы, и даже стали всходить семена деревьев и кустарников, занесенные сюда прошлогодними ветрами, птицами и грызунами…

До сих пор сохранился якобы в горах круг с высокими деревьями, со старыми коряжинами, все еще не растащенными на дрова, круг, отметивший место посадки НЛО восемнадцатого века. Место это стало табисой, местом, где орошоны развешивали в горах свои жертвенные ленточки.

— Никто с тех мест дров не брал, — вспоминал Дамдин. — Нельзя было, возьмешь — грех на душу ляжет. В семье несчастье случится, все заболеют, скот падет. Что-нибудь да случится. У нас один орошон, рассказывали, чурку лиственичную оттуда принес, а ночью медведи оленей пораспугали, много голов насмерть задрали.

Одноглазый Ганса нюдэтэ вышел из своего корабля только на исходе недели, а то и месяца, кто теперь помнит, давно дело было. К той поре понаехали сюда люди со всех сумонов. Кругом чумы стоят, внизу олени пасутся, дым в горах. Дед дедушки — Гомбо рассказывал, что ребятишки, говорит, разбегутся, будто хотят перепрыгнуть эту самую натянутую преграду у хрустальной лодки, прыгнут, а она прогнется, та стена невидимая, и отбросит мальчишку назад, с ног, бывало, собьет, так он от этой невидимой перегородки и отлетает.

Вышел Одноглазый из своей лодки, и все ахнули — никто никогда не видывал таких людей на земле. Все у него было: и голова, и две руки, и две ноги, брюхо и спина, и плечи. На голове у него что-то надето, будто горшок большой, а в нем один глаз — большой, голубой, а в нем будто много-много зрачков, черных точек. Ни ушей на голове, ни волос, ни рта, ни носа — один большой круглый глаз. На теле, голубоватом, тоже ничего не было. Гладкая голубоватая кожа, и все. На ногах были башмаки, что-то вроде наших теперешних кроссовок, голубые и золотистые. Вообще, голубое и золотистое были, видимо, любимыми цветами Ганса нюдэтэ.

Инопланетянин (орочоны полагали — шайтан, дьявол, черт) пошел к толпе. Все люди отступали от него стеной, молча, тихо, испуганно. Страшно было. Жуть сковала сердца кочевников. Все новое страшно. Ганса нюдэтэ шел на толпу, толпа отступала. Ганса хотел ухватить кого-нибудь за руку. Никто не дался. Все разбегались при его приближении.

Да, вот еще: на шее у Одноглазого на красивой пестрой ленточке, будто бы шелковой, висела такая дорогая аметистовая табакерка, круглая, плоская, инкрустированная цветными камнями. Она поблескивала. В ней что-то светилось золотистым светом и как бы подмигивало.

Толпа отступала от пришельца молча, охваченная ужасом, без единого слова. Он хотел схватить кого-нибудь из наших орочонов, утащить в свою лодку неизвестно зачем… Он даже схватил одну девчонку, но мужчины племени отобрали Светлоглазку. Когда девочка вернулась в толпу, все как-то враз заговорили, закричали, замахали руками. Аметистовая табакерка начала мигать, зеленым, красным, розовато и кроваво-огненно, будто в ней полыхало пламя далеких пожаров…