Как умирала Вера - Ольга Гуляева Страница 30

Он ответил рукопожатием и смутился. Непривычный жест, но, видимо, характерный для всех жителей культурной столицы. За исключением Веры, которая казалась полной противоположностью своей сестры, несмотря на внешнее сходство.

– Пахом, – выдавил он из себя.

Ему захотелось испариться. Такое странное ощущение непонятной природы, что даже съеденный с удовольствием обед встал ему поперек горла. Что это такое? Совесть? Глядя в доброжелательно смотрящие на него глаза собеседницы, он впервые за все время работы с Фишером почувствовал себя соучастником страшного преступления. Ему ужасно не нравилось происходящее, но он вынужден был что-нибудь сказать.

– Это очень грустная история. Вы были близки?

– Так случилось, что в детстве мы мало общались из-за разницы в возрасте. А когда мы более или менее сравнялись, наши пути разошлись. Разные компании и круг общения… В глубине души мне казалось, что она не повзрослела до сих пор. Она выглядела слишком легкомысленной и несерьезной, несмотря на то что в последнее время добилась хороших успехов в профессии, о которой мечтала в детстве. В общем, зря я так долго ждала ее взросления.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице, но Пахом почувствовал всю боль ее потери и сожаления об упущенном времени.

Соблазн утешить собеседницу был велик, но вместо этого он изо всех сил пытался убедить себя, что ничего страшного не произошло. Во-первых, Вера пока жива. Правда, сестре абсолютно не обязательно об этом знать. Во-вторых, не так уж они близки. Дана – сильная женщина, и мысли об этой потере не сломают ее.

Пахому сейчас больше всего хотелось продолжить разговор, поговорить о Вере, поскольку он не имел возможности поговорить с ней самой. Однако он придал своему выражению лица максимально отстраненный вид, а для убедительности еще и взглянул на часы, которые уже месяц показывали неправильное время. С каждой секундой он все сильнее ощущал свою ничтожность.

Гостья из культурной столицы моментально сориентировалась:

– Мне пора на поезд. Спасибо вам!

Пахом кивнул, не поднимая глаз. Сам будучи приезжим, он прекрасно знал, что только в Москве откровенность чужого человека может показаться странным явлением и вызвать опасение. А он, простой парень из деревни, повел себя сейчас аккурат как столичный сухарь. Но питерская тактичность и умение вовремя обрубить поток откровений сгладили ситуацию.

Но он, конечно же, не такой, он загнан в рамки. Он не может и не должен влиять на эту ситуацию. Как будто сама судьба послала ему это испытание совестью. Он же искренне пытается помочь Вере! За что ему еще этот укор в виде скорбящей сестры?

И тут же Пахом одернул себя. Его попытки найти другого донора, во-первых, пока носят лишь теоретический характер, а во-вторых, ни за что не будут приняты Фишером. Выходит, все его усилия – не более чем задабривание собственной совести. А единственное, что он может сделать по существу, – это пойти в полицию, подписав себе тем самым смертный приговор.

И не только себе. Если Фишера арестуют, то все зависимые от иммунодепрессантов пациенты, живущие сейчас полноценной жизнью, умрут. Это и сын Риммы, и жена охранника Степана, и еще человек двадцать. И в первую очередь – Элла. А это автоматом повлечет за собой в разы большее количество неспасенных жизней. Убить минимум двадцать человек и лишить надежды на выздоровление остальных нуждающихся ради одной Веры?..

Именно поэтому выбранный им путь – вовсе не какое-то оправдание, а рациональное решение. Хоть и практически безнадежное.