Хранительница карт судьбы - Елена Артамонова Страница 3

Звякнул колокольчик в прихожей. Уютно устроившаяся в кресле девочка вздрогнула, спрятала за спину книжку в яркой обложке, которую еще минуту назад увлеченно читала. Пригладив ладонями льняные волосы, она застыла, ожидая дальнейшего развития событий.

- Аннушка! Ты дома? — послышался дребезжащий женский голос. — Будь добра, подойди ко мне.

- Сейчас, тетушка!

Скользя на зеркально-гладком паркете, девочка промчалась через громадную, больше смахивавшую на музей фарфора квартиру, выбежала в прихожую. Там ее ожидала не по возрасту броско одетая женщина в розовом брючном костюме. В руках она держала тщательно завернутый в упаковочную бумагу прямоугольный предмет, судя по всему, картину.

- Как все прошло, тетушка?

- В принципе, там не было ничего интересного, — тетка передала Аннушке картину, которая оказалась довольно тяжелой, несмотря на свои небольшие размеры. — Ваза, о которой шла речь, оказалась поддельной. К Императорскому фарфоровому заводу она имеет не больше отношения, чем посуда с ближайшего оптового рынка. Тяжелое впечатление, когда люди распродают часть имущества, чтобы оплатить долги покойного. Увы, мы, коллекционеры, часто живем не по средствам…

Александра Георгиевна сама была страстной коллекционеркой фарфора и керамики, но почти никогда не приобретала живописных работ, а потому появление в доме новой картины удивило и почему-то насторожило Аннушку. Почему? Вряд ли она смогла бы ответить на этот вопрос. Девочка просто смотрела на неожиданную покупку своими большими, очень светлыми глазами и не могла отвести взгляд. Под ложечкой появился маленький холодный комочек, постепенно он рос, растекался по телу, превращаясь в нервный озноб. Любопытство, переходящее в страх, завладело душой девочки. Она страстно хотела увидеть, что же скрывается под слоями оберточной бумаги, и в то же время боялось этого. Воображение моментально нарисовало портрет седовласого старца с горящими безумием глазами и торчавшими наружу зубами, здорово смахивавшими на вампирские клыки, который выглядывал из темного омута старого холста. Аннушка отлично знала, что ее тетя никогда в жизни не купила бы ничего подобного, и, скорее всего, обертка скрывала какой-нибудь натюрморт с васильками, но не могла избавиться из своих фантазий. Ей мнилось, что злобный старец смотрит на нее сквозь упаковку, прожигая насквозь пристальным взглядом, и хотелось поскорее выпустить из рук жуткую картину.

- Тетушка, а это?

- Ах, это… Я купила картину для тебя, Аннушка. Подумала, что она прекрасно впишется в интерьер комнаты, если повесить ее в простенке между окном и письменным столом.

- Спасибо, Александра Георгиевна.

- Не благодари раньше времени. Что если она тебе не понравиться? Вообще-то я не собиралась приобретать живопись, но когда увидела полотно, то почувствовала — это моя вещь. Такое случается. Помнишь блюдо из японского фарфора, которое мы нашли в одном из Питерских антикварных магазинчиков? Его было так неудобно перевозить, но что мне оставалось делать?!

С этими словами, Александра Георгиевна проследовала в комнату Аннушки, а нагруженная тяжелой картиной девочка поплелась за ней. Перспектива денно и нощно находиться под пристальным взглядом нарисованного на холсте безумного старика ее вовсе не вдохновляла. Впрочем, с чего она взяла, что на картине был изображен похожий на вампира старец? Возможно, упаковочная бумага скрывала что-то еще более жуткое и отвратительное. Но неприятности начались еще до того, как картина оказалась на стене Аннушкиной комнаты…

- Что это? — вошедшая в спальню тетка заметила лежавшую на кресле книжонку, брезгливо, двумя пальцами приподняла ее. — Позволь узнать, как это оказалось в моем доме?

- Это… это… — Аннушка залилась краской, потом побледнела, на светлых ресницах блеснула слезинка. — Простите, тетушка.

- Это самый настоящий дамский роман! Глупая, от первой до последней строки выдуманная история про любовь! Полгода назад мы серьезно обсуждали эту тему, и я запретила тебе читать подобные книги и смотреть "мыльные оперы". Помнишь?

- Я не хотела…

- Молчи, Аннушка! Любовь — это самообман и вредное заблуждение. Любовь — это вид психического расстройства.

- Тетушка!

Разгневанная Александра Георгиевна только махнула рукой, не желая слушать оправданий племянницы, направилась вон из комнаты. На пороге женщина неожиданно остановилась, словно к чему-то прислушиваясь. Потом, резко развернувшись, подошла к картине, которую Аннушка уже успела поставить на стул.

- Надо ее повесить… Но это противоречит всем канонам педагогики — за проступок надо наказывать, а не поощрять его подарками. Сама не знаю, зачем я так поступаю… — тетка говорила негромко, будто спорила сама с собой, а потом, сменив интонацию, бодро скомандовала: — Гвозди и молоток мне, немедленно!

Когда Аннушка вернулась в комнату с ящиком инструментов, Александра Георгиевна стояла у стены, держа на вытянутых руках свое новое приобретение, прикидывая, куда именно его следует повесить. Спина в розовом пиджаке заслоняла холст, и, хотя оберточная бумага валялась на полу, девочка по-прежнему не могла видеть, что именно было изображено на картине. Беспричинная, глупая, нелепая тревога переполняла душу Аннушки. Медленно-медленно, как в липком, тягучем ночном кошмаре, она сделала шаг вперед и в сторону, пытаясь заглянуть за спину тетки.

- Аннушка! Где ты?! Тебя только за смертью посылать!

- Я…

Если бы Александра Георгиевна в этот миг посмотрела на свою племянницу, то подумала бы, что девочке грозит неминуемый обморок — лицо Аннушки приобрело неестественную восковую бледность, а ее и без того большие глаза превратились в голубые озера, до краев наполненные ужасом. Но тетка возилась с картиной, а потому так и не обернулась.

Преодолев приступ беспричинного панического страха, Аннушка все же осмелилась посмотреть на зловещую картину. На ней была изображена большая светлая комната, за окном которой виднелся лоскут голубого неба и пышные заросли цветущей сирени. Мебель в комнате отсутствовала, на медово-желтом паркетном полу застыли квадраты солнечного света. Внимание привлекали две детские игрушки — лошадка- качалка и красно-синий мяч, нарисованные в левом углу картины. За ними на втором плане виднелась чуть приоткрытая, выкрашенная белой краской двустворчатая дверь. Картина очень точно передавала атмосферу детской, казалось, что малыш, которому принадлежали игрушки, только-только вышел из комнаты, и если прислушаться, где-то вдали еще можно было расслышать детский смех и бодрый топоток ног.