Холодный город - Холли Блэк Страница 3

Районы, где происходило нечто подобное, армия окружила баррикадами. Так возник первый Холодный город.

«Вампиры – это чисто американская проблема», – заявило Би-би-си.

Но следующая вспышка случилась в Гонконге, потом в Йокогаме, Марселе, Бресте, Ливерпуле. В Европе эпидемия распространилась, как лесной пожар.

Тане было десять лет. Она смотрела, как ее мать, сидя за туалетным столиком, собирается на вечеринку. Богатый меценат собирался пожертвовать для ее галереи кое-что из своей коллекции. Мама надела юбку-карандаш и шелковую изумрудно-зеленую блузку без рукавов; тщательно уложила короткие черные волосы. А теперь надевала жемчужные серьги.

– Ты не боишься вампиров? – спросила Тана, прижимаясь к матери. Колготки слегка царапали щеку, пахло духами. Мама рассмеялась, но вернулась с вечеринки уже больной.

Это называли Холод. На первый взгляд ничего страшного – как будто ты просто замерз и простудился. Но это была не простуда. Температура падала, чувства обострялись, жажда крови занимала все мысли. Если инфицированный выпивал человеческой крови, вирус начинал мутировать. Человек умирал, а потом оживал снова. Но становился холоднее, чем раньше. Гораздо холоднее.

Если верить Центру контроля за заболеваниями, лечение существовало только одно: не давать больному доступа к человеческой крови, пока инфекция не покинет организм. На это требовалось восемьдесят восемь дней. Ни в одной больнице не могли обеспечить условия для такого карантина. Поначалу зараженных Холодом накачивали снотворным, но одна женщина неожиданно вышла из искусственной комы и набросилась на врача. Некоторые подавляли жажду алкоголем или наркотиками, другим ничего не помогало. Если полицейские узнавали об очередном заболевшем, его тут же изолировали и отправляли в Холодный город. Мать Таны была в ужасе. Спустя два дня, когда ее уже постоянно трясло и голод стал нестерпимым, она согласилась, чтобы ее заперли в единственной части дома, откуда она не могла бы вырваться.

Тана помнила крики, которые через неделю начали раздаваться из подвала. Это продолжалось весь день, пока отец был на работе, и вечером тоже. Отец включал телевизор погромче и напивался, чтобы заснуть беспробудным сном. Когда Тана возвращалась из школы, мать кричала и звала ее, умоляла выпустить. Обещала, что будет вести себя хорошо, уверяла, что ей уже лучше, что она выздоровела.

– Тана, пожалуйста! Моя дорогая девочка, ты же знаешь, я не сделаю тебе ничего плохого. Я люблю тебя больше всего на свете. Папа не понимает, что мне уже лучше. Он мне не верит, и я его боюсь! Тана, он хочет, чтобы я осталась тут навсегда. Он никогда меня не выпустит. Он всегда хотел контролировать меня, боялся, что я слишком независимая. Пожалуйста, Тана, прошу тебя! Тут так темно! По мне кто-то ползает, а ты же знаешь, как я боюсь пауков. Милая, родная, помоги мне. Я знаю, тебе страшно, но если ты меня выпустишь, мы всегда будем вместе: ты, я и Перл. Будем гулять в парке, есть мороженое и кормить белочек. Будем копать червей в саду. Все будет хорошо. Ты ведь принесешь ключ, правда? Принеси ключ. Пожалуйста, принеси ключ. Пожалуйста, Тана, прошу тебя. Принеси ключ. Принеси ключ!

Тана сидела у двери в подвал, заткнув пальцами уши. По лицу текли слезы, она плакала и не могла остановиться. Малышка Перл нетвердыми шагами подходила к ней и тоже плакала. Они плакали, когда ели хлопья, когда смотрели мультики и когда засыпали, обнявшись, в кроватке Таны.

– Пусть она замолчит, – говорила Перл, но Тана ничего не могла сделать.

Ночью отец надевал тяжелые рабочие ботинки и кольчужные перчатки, которыми повара пользуются, когда открывают устрицы, и относил матери еду. Тогда Перл и Тана плакали сильнее всего. Они боялись, что он тоже заболеет. Отец объяснил, что заразиться можно только от вампира, а мама все еще человек. Он говорил, что ее жажда крови почти не отличается от желания грызть мел, которое иногда испытывают беременные женщины. Он говорил, что все будет в порядке, если мама не получит то, чего она хочет, и если Тана и Перл будут вести себя как обычно и никому ничего не расскажут. Ни учителям, ни друзьям, ни даже дедушке с бабушкой. Потому что никто не поймет.

Он говорил спокойно и разумно. Но потом уходил в другую комнату и выпивал полбутылки виски. А крики все не смолкали.

Прошло тридцать четыре дня, прежде чем Тана не выдержала и пообещала матери, что поможет ей выбраться. И тридцать семь, прежде чем сумела вытащить ключи из заднего кармана рабочих штанов отца. Когда он ушел на работу, Тана открыла замки. Один за другим.

В подвале стоял сырой запах земли и плесени. Она начала спускаться по скрипучей деревянной лестнице. Мать перестала кричать сразу, как только открылась дверь. Было так тихо, что шаги Таны казались оглушительно громкими. Она замерла на последней ступеньке.

И тут что-то сбило ее с ног.

Тана хорошо помнила, как зубы обожгли кожу. Челюсти матери еще не полностью превратились в вампирские, но клыки все равно пронзили плоть как два шипа, как жвала огромного паука. Потом губы мягко коснулись раны, опять стало больно, и Тане показалось, будто жизнь стремительно покидает ее.

Тана отбивалась, кричала и плакала, пиналась и царапалась. Это только заставило мать вцепиться крепче, разрывая плоть на внутренней стороне предплечья. Кровь брызнула, как струя из водяного пистолета.

Это случилось семь лет назад. Врачи сказали отцу, что воспоминания со временем станут не такими яркими, а огромный уродливый шрам на руке побледнеет, но и то и другое оказалось неправдой.