От часа тьмы до рассвета - Вольфганг Хольбайн Страница 3

Или она одна это сделала. Элен была единственной в этой комнате, одежда которой не была запачкана кровью, что, на первый взгляд, сразу снимало с нее подозрение, но если подумать, оказывалось, что именно это и делает ее подозреваемой. Она хирург. Если кто-то из нас и мог так мастерски перерезать Эду горло, не запачкавшись при этом ни единой капелькой крови, то это она, так как именно она могла точно знать, когда и в каком направлении брызнет кровь.

А как насчет Юдифи, моей миленькой, маленькой пышечки, которая в эти минуты казалась такой слабой и так трогательно прижималась ко мне в поисках защиты? Могла ли она быть убийцей? А что, если к этому ее вынудили не отвращение и страх, если она отворачивалась в сторону и избегала смотреть в направлении Эда лишь потому, что не хотела смотреть на дело своих рук? А что, если она боялась выдать себя, боялась, что при взгляде на недвижное тело Эда в ее глазах блеснет тень удовлетворения? Действительно ли ее футболка была запачкана ее собственной кровью? Могла ли так сильно кровоточить такая крошечная ранка? А что, если все то время, пока я был без сознания, она вовсе не сидела, придавленная остовом кровати, что, если она вообще некоторое время не находилась в подвале. Может, она вообще не была придавлена, а просто забралась в трещину и только для виду звала на помощь, чтобы обеспечить себе железное алиби?

«Паранойя» — пронеслось у меня в голове, когда я вспомнил граничащую с истерикой панику, охватившую Юдифь, когда я разгребал штукатурку и строительный мусор, чтобы освободить ее ноги. Мои мысли были абсолютно параноидными. Юдифь — хладнокровная убийца с прекрасно продуманным с психологической точки зрения планом в голове? Это просто невозможно! Она должна быть более чем гениальной актрисой и уж как минимум такой же больной, как и я, раз я допустил такую невероятную возможность хотя бы на какой-то короткий миг. Я погладил ее по спине, как бы извиняясь за свои невысказанные безумные мысли. Ничто подобное просто не вязалось с ней. С Юдифью, с которой я познакомился, да и ни с кем в мире, в ком осталась хотя бы крохотная частичка человечности.

А что здесь вообще было человечного, возражал упрямый голос, возникший из моего подсознания. Кроме того, я знал ее лишь со вчерашнего вечера. Что я вообще о ней знаю?

Карл. Это мог быть только он, и никто кроме него. Я досадовал на себя за то, что я вообще рассматривал другие возможности, что могло довести меня до еще большего безумия. Его страх производил впечатление подлинного, его состояние было достойно сострадания, но это ничего не меняло в той однозначной ситуации, в которой я его здесь обнаружил. Очевидно, непосредственно во время или сразу после своего ужасного преступления он буквально написал в штаны, ну а кто поймет, что творится в душе убийцы?

Я, во всяком случае, в этом не специалист. Именно поэтому мне следует немедленно прекратить размышления о том, кто имел возможность и мотив убить Стефана и Эда. В конце концов, это мог бы быть любой из нас, и любому из нас светило в одиночку получить огромное миллионное наследство, если он переживет эту ночь. Кроме Карла, что в некотором роде снимало с него вину.

— Мария угрожала Эду, — тем временем задумчиво и решительно проговорила Элен.

Я был так погружен в свои собственные мысли, что вообще не понял сказанных ею слов, но, казалось, никто даже не заметил, что я не слушал.

— Вы все это слышали. И, честно говоря, мне кажется, что она немного не в себе, а вам нет?

Так же, как и тебе, подумал я про себя и почти прикусил язык, чтобы не высказать это замечание. Было не только бесполезно сеять вражду, но и довольно опасно. Каждый мог оказаться убийцей, а каждый, кто скажет что-то не то, мог оказаться и следующей жертвой. Кроме того, нам следует держаться вместе, пока мы окончательно не выясним, против кого нам следует направить нашу энергию.

— Но она спала с Эдом, — возмущенно возразила Юдифь. — Не могла же она его через пару часов просто прирезать, как корову!

— А может быть, как раз поэтому? — Элен состроила на своем лице довольно неудачную ухмылку и взглянула на тело Эда, презрительно приподняв одну бровь. — А что, если наш милый Эд приврал что-нибудь, чего в действительности не было?

— Но она ничего не отрицала! — возразил я, качая головой. Поразительно непринужденная болтовня обеих женщин о сексе была мне неприятна, и я надеялся своим замечанием положить конец этому обсуждению, прежде чем опасные дебаты продолжатся, что может привести к тому, что снова пойдет разговор о теории спаривания, и это неприятно затронет наше маленькое приключение с Юдифью.

— Может быть, Мария просто решила оставить нахальную ложь Эда без комментариев, — предположила Элен, пожимая плечами. — Впрочем, вполне возможно, что эта ложь стала дополнительной причиной, по которой она могла желать смерти Эду. А если это не ложь… Скажите честно: тот, кто более или менее добровольно ляжет в кровать с таким типом, как Эд, должен иметь серьезный сдвиг по фазе, вам не кажется?

Я про себя подумал, а что, интересно, Элен думает о нас с Юдифью и как бы она заговорила обо мне, если бы я был тяжело ранен или вообще валялся где-нибудь мертвый в этих богом забытых руинах. И мне вовсе не захотелось представлять эти слова. Не слишком ли быстро она обвинила Марию? Конечно, я тоже ее подозревал, так же как и всех остальных, но я держал про себя все свои подозрения и страхи, стараясь не проявлять их никак внешне и не тыкать в лицо, пока я сам на сто процентов не буду уверен, что я вычислил преступника. Каждый из нас так или иначе вел себя подозрительно, и я не исключение.

— Но это был детский голос… — плаксивым голосом пробормотал Карл.

— А это ничего не значит! — грубо напустилась на него Элен.

Я испуганно вздрогнул, а Юдифь бросила на меня тревожный взгляд и схватилась за мою руку.

— Во-первых, я вовсе не уверена, что ты понял, что произошло, — заявила Элен. — Нельзя вполне доверять свидетелю, перепуганному до полусмерти. Во-вторых, голос человека при определенных обстоятельствах может довольно сильно изменяться. Это можно, например, наблюдать у пациентов-шизофреников в психиатрических больницах: они говорят совершенно разными голосами, в зависимости от того, какая часть их расколотой личности берет верх в данный момент. У таких пациентов бред — обычное дело. Возможно, Мария действительно спала с Эдом… Лучше сказать, это сделала одна из частей ее личности. При этом остальные части личности не имели об этом ни малейшего представления. И этим другим Мариям могло показаться наглой ложью, если бы Эд заявил, что между ними был секс. И в каком-то смысле это и было бы правдой…

— Ну, мне кажется, мы уж слишком далеко зашли, — что-то во мне решительно сопротивлялось тому, чтобы так просто согласиться с обвинениями Элен. Я с горечью подумал, что она разыгрывает перед нами какого-то выдающегося прокурора: красивая, холодная, самоуверенная и деловитая, наделенная ораторскими способностями, способная убедить судью в виновности обвиняемого, вне зависимости от того, предъявила ли она неопровержимые факты и доказательства или нет. На мой вкус, она делала это однозначно легко. По-моему, мы не могли всерьез ставить в вину нашей серой мышке, что она в напряженной обстановке наорала на Эда. Она, так же как и все мы, кроме Элен, должно быть, впервые здесь увидела труп, и у нее сдали нервы. Мы не могли обижаться на Марию, которая продемонстрировала такое поведение, которое сама осудила бы задним числом, и при нормальных обстоятельствах никогда не сказала бы ничего подобного. Я не выносил Марию. И все-таки я почувствовал в этот момент побуждение взять ее под защиту, хотя ее даже не было здесь, а, может быть, наоборот, именно поэтому. В конце концов, я тоже втайне желал смерти Эду, когда он своими колкими намеками доставал меня. Только я, удержав свои мысли при себе (из инстинкта самосохранения, благоразумия или трусости, кто знает!), не сделал той ошибки, что допустила Мария. И, тем не менее, я не убивал его. Моя позиция в защиту Марии была не бескорыстной. То, как Элен говорила о ней, как легко выставляла все ее поступки в дурном свете, так что Марии лучше было бы даже и не появляться, говорило, что она с такой же легкостью осудила бы и Карла, и Юдифь, да и меня.